Олег Смирнов - Июнь

Отступив, немцы залегли. Палили не переставая. Однако пули их почти не причиняли вреда пограничникам в окопах. Когда немцы опять поднялись в атаку, пограничники вновь открыли огонь. Немцы заметались. Офицер в долгополом прорезиненном, не по погоде плаще размахивал парабеллумом, пихал солдат в спину, они вяло ступали. Буров выпустил очередь туда, где немцев было погуще, а Лазебников выстрелил из снайперской винтовки и наповал уложил офицера в плаще. Автоматчики поволокли его за собой, голова офицера болталась, сапоги прочерчивали след.

За лесом возник отдаленный гул танковых двигателей. И гул этот движется от Буга к Лудзину, Устилугу, Владимиру-Волынскому. Бурову кажется: за лесом, на шоссе, натягивается стальной трос необычайной толщины. Гул как трос. Странная мысль. В голове сумятица от жажды, от усталости и переживаний.

Залегшие автоматчики стреляли беспрерывно и бесприцельно. Лишь немногие из них переползали вперед и вбок. Но, когда среди автоматчиков появился другой офицер, во френче, пилотке, с автоматом на шее, и что-то прокричал, они все поползли вперед. Затем офицер выпрямился и побежал. И автоматчики вскочили, побежали за ним.

Пограничники открыли огонь, немцы продолжали бежать. Даже когда офицер с автоматом свалился, они бежали, стреляя и исступленно крича.

Сменив магазин, Буров нажимал на спусковой крючок. Отдача била в плечо, указательный палец на крючке немел, пот наплывал со лба, туманил глаза. Немцы виделись расплывчато и почему-то увеличивались в размерах. И Буров вдруг понял почему: бегут к траншее, споро и неудержимо. Холодок скользнул под сердцем, будто пролили струйку студеной воды. Буров засуетился, заспешил, посылая очередь за очередью.

А немцы уже шагах в сорока. Орут, стреляют. Как их остановить? И тут Буров услышал голос Завьялова:

— Дзержинцы, вперед!

Политрук стоял на бруствере и размахивал автоматом. Из окопов вылезали пограничники. Чтобы не отстать, Буров торопливо забросил ногу на бруствер, выкарабкался.

— Дзержинцы, за мной! Бей фашистов! Ура! Политрук сбежал с бруствера навстречу немцам, за ним-пограничники с криком «ура». Буров хотел тоже закричать «ура», но в пересохшем горле лишь пискнуло. Он топал, стараясь нагнать политрука. Обогнал Лазебникова, еще кого-то, вроде б Кульбицкого.

Буров задыхался от бега, хромал, оступался. Земля под ним будто покачивалась, и небо покачивалось, опускаясь к земле. Выстрелы, свист пуль, топот, крики «хайль» и «ура». Разверстые рты немцев, перекошенные, бурые лица, у животов — автоматы. Мельнула мысль: «Это штыковой бой, а у меня нету штыка», растворившаяся в иной: «Не отстать, быть со всеми, не сплоховать!»

Стрельба пресеклась. Цепь сшиблась с цепью, и Буров перестал о чем-либо думать. Он делал все словно механически, но точно, молниеносно. Оскалившись, наносил удары прикладом налево и направо, и его ударили чем-то увесистым в лопатку. Он повернулся и опустил приклад на ощеренный в вопле рот.

Над Завьяловым занесли приклад; защищаясь, политрук выставил автомат, и удар расщепил ложе. Другой немец кинулся к политруку, но Кульбицкий со штыком наперевес остановил его, пропорол.

Буров споткнулся о чье-то тело и упал, и тотчас же на него прыгнул немец, стал душить. Дюжий, яростный, дышащий перегаром, он сжимал пальцами горло Бурова. Тот извивался, бился, упираясь немцу в грудь, но сбросить его не мог. Наконец вспомнил о финке. Нашарил ножны, выдернул финку и всадил немцу между ребрами. Немец сразу обмяк, безжалостные пальцы разжались.

И опять Буров колотил прикладом, что-то кричал, падал, вставал.

Немцы отступали, отстреливаясь. Пограничники гнали их, стреляли им вслед, пока не раздалась команда Завьялова:

— Товарищи, назад в траншею!

В траншее Буров наткнулся на старшину Дударева и Мишу Шмагина. Прислонясь к обшитой жердочками стенке, они перевязывали друг друга: Дударев бинтовал Шмагину запястье, а тот ему предплечье. Буров постоял возле них, — спросил, не требуется ли его помощь. Дударев, морщась от боли, сказал:

— Не требуется. Проверь свое отделение и занимай окоп.

Немцы скрылись в кустарнике, где у них нарыты окопы. Серо-зеленые бугорки — трупы. Кричал раненый, которого бросили немцы; его крик постепенно стихал, словно бы впитывался в землю.

На западном и южном участках обороны пограничники еще стреляли. Отдышавшись, Буров огляделся. Дымовая туча в небе, а под тучей правое крыло казармы, где ленинская комната, канцелярия, дежурка, — все это разрушено фугасными снарядами; левое, где столовая и спальни, полусгорело. Сгорел командирский флигель, обломки стен в термитных ожогах, кирпич обуглился от зажигательных снарядов. Стропила как черные кости. Размочаленные бревна блокгауза, поваленные столбы с обрывками телефонных проводов. В саду воронки, воронки, вывороченные с корнем яблони и вишни, засыпанный глыбами земли сруб колодца. И над селом дым пожаров, немцы били и по селу, по мирному жилью. И хотя село было далековато, Бурову показалось, что от того дыма першит в горле, разъедает едкой горечью.