Бэзил Дэвидсон - ОПЕРАЦИЯ «АНДРАШИ»

— А, вон и наша миссия! Английский генерал и янки — ну точно, как говорил Шарп-Карсуэлл. А остальные — все твои.

В серых складках Митиных щек шевельнулась улыбка, ироническая улыбка, от которой его лицо сморщилось, стало землистым и словно бы много старше. Связь между ними уже исчезала. И через разделившее их расстояние, преодолеть которое уже было нельзя, до него донесся голос Мити:

— Проводи меня до палаток, Ник. А потом иди к своему генералу.

Вместе с Митей он отошел от обрыва и вслед за Митей поднялся по каменным ступенькам, за которыми начинались деревья. Они пошли к палаткам, но солдаты не обращали на них внимания. Они остановились, повернулись друг к другу и обнялись — крепко, торопливо. Говорить они не могли. Сквозь пелену безнадежности он увидел, как Митя отступил, опустил руки. И зашагал прочь по вытоптанной земле. Русские солдаты оставляли работу, распрямлялись. За их сомкнувшимися спинами он уже не видел Мити.

Он снова спустился к парапету и остановился на прежнем месте, скованный невыразимой тоской. Боль оттого, что Мити больше нет с ним, пронизывала его сознание и тело, в ней было тягостное предупреждение, неясное, полное теней. Он устало отмахнулся от них. Теперь ему оставалось только поставить точку. Явиться по начальству и поставить точку. Объяснять ничего не придется. «Генерал, — сказал Шарп-Карсуэлл, — информирован обо всем, можете на меня положиться. Он только хочет поздравить вас со столь успешным завершением операции». Да, объяснять ничего не придется.

Он смотрел на серые глетчеры внизу. Вдали на севере, откуда катил свои воды Дунай, в солнечном мареве горбились зеленые холмы. Где-то между этими затянутыми дымкой холмами в погребе лежат три трупа — три скелета среди многих, которые когда-нибудь найдут и закопают в землю могильщики мирного времени. Объяснять ничего не придется — даже тогда.

Облака затягивали солнце, порывистый ветер гнал их по белесому небу. Теперь ему оставалось только пойти направо, сделать сто шагов или даже меньше, молодцевато отдать честь — и сразу же, безболезненно начнется другая жизнь: врата перемены распахнутся от взрывной волны начальственного одобрения. А потом факты будут приведены в порядок, расположены по местам, истории ради зарегистрированы, и подшиты, и снабжены надлежащими ярлычками, и укрыты от кровавого пробного камня неизбежных вопросов. Но пока пробный камень был здесь. Еще пять минут… или, может быть, десять.

Рассказывать больше нечего. Или, если хотите, рассказать остается все. Те, кто выжил, выжили: наступил мир, и они начали жить дальше.

Профессор Андраши сразу же уехал в Штаты, где он и его дочь были приняты со всем почетом и вниманием, на какие имеет право столь высокоталантливый и столь ценный для дела союзников человек. Как теперь известно всем, впоследствии он стал одним из ведущих американских специалистов по ракетам.

Том Блейден не получил медали «За выдающиеся заслуги», и никакой другой медали он тоже не получил — из-за кое-каких темных сторон операции. Она, как выяснилось, проводилась неоправданно жесткими методами — собственно говоря, даже возмутительными. Однако профессор Андраши в своем конфиденциальном сообщении настойчиво требовал, чтобы для Блейдена это было оставлено без последствий, что же касается этого… Корнуэлла, то чем меньше о нем будет сказано, тем лучше: этот неуравновешенный субъект, несомненно, сошел с ума.

Вот, вероятно, почему миссис Корнуэлл еще долго после того, как кончилась война, ничего не могла узнать о своем сыне. В конце концов военное министерство в ответ на ее назойливые запросы вежливо сообщило, что капитан стрелкового полка Руперт Корнуэлл погиб в 1944 году. Но где и при каких обстоятельствах он погиб, ей сообщено не было, и даже от друга своего сына мистера Блейдена, который иногда гостил у нее по нескольку дней, она не сумела добиться ничего определенного. Она знала только, что он умер с честью и мужественно. «И может быть, — сказал как-то мистер Блейден, — так вышло к лучшему. Все это было не для него. Совсем не для него».

Сам Том вернулся в Англию летом 1945 года и был демобилизован в одно нежаркое августовское утро, получив 95 фунтов 10 шиллингов и гражданскую одежду, которую ему подобрали в бывшем выставочном зале на юго-западе Лондона. Почти всю эту одежду он загнал поджидавшему у дверей старьевщику еще за 25 фунтов и вступил в радостные дни мира с такими деньгами, каких у него раньше никогда не было.