Бэзил Дэвидсон - ОПЕРАЦИЯ «АНДРАШИ»

— Что им потом не поверят? Ты об этом? Митя словно не слышал. Он продолжал:

— Я твердо решил, что в лагере не умру. Я еще не был готов. — Он хрипло усмехнулся. — Как и теперь.

— И все-таки?

Митя устало пожал плечами.

— Кто знает? Но я рискнул. Не мог не рискнуть. — Теперь он говорил очень медленно. — Ты знаешь, что творили фашисты в нашей стране? Они убили миллионы наших людей. А я надел их форму. — Он поднес указательный палец ко лбу, согнул его, точно нажимая на спусковой крючок, опустил руку и сплюнул в траву.

Том сказал пренебрежительно:

— Потому что ты два месяца пробыл в рабочей команде? Идиотство. И ты все-таки вернешься?

Вопрос упал между ними, как камень. Напряжение на лице Мити исчезло, но голос стал сиплым:

— Если ты так думаешь, то почему им нельзя?

— Да что думаю-то, черт подери?

— Что я изменник.

— Ив голову не приходило.

— Так почему ты думаешь, что я поступлю, как изменник?

— Вас, русских, не поймешь!

— Просто ты не хочешь нас понять, только и всего. Он злился на себя и еще больше — на Митю.

— А как вас понять? Вы же такие… такие подозрительные. И о всех других думаете неизвестно что!

Митя уже взял себя в руки и заговорил совсем спокойно:

— Вовсе нет. Просто мы за то, чтобы идти дальше, идти вперед, за то, чтобы довести до конца начатое.

— Вопреки всему?

— А как же иначе? Как еще жить? — Он широко улыбался, стараясь сохранить сдержанность. — Я ведь не говорю, что у нас не было ошибок. Зачем бы я стал тебя обманывать, Ник? Но ты… неужели ты и правда думаешь, что всего этого можно достичь только любовью и кротостью? Одной любовью и кротостью переделать самую человеческую жизнь?

— Нет, конечно. Я же не капитан.

— Это ты только говоришь. А сам прячешься за такими же понятиями. Но ведь так ничего сделать нельзя. Жаль, конечно, но это невозможно. Невозможно, и все тут. — Он снова стал серьезным. — В конце концов ты поймешь, Ник. Обязательно поймешь. Да, сейчас еще не рассвело. Я знаю это не хуже тебя. Но мы пройдем сквозь тьму к свету. Ты не веришь? Значит, ты вообще не способен ни во что верить.

— На чем, надеюсь, и завершается первое поучение.

— Послушай, Ник. Ты что, думаешь, что когда-нибудь было иначе? — Митин голос звенел над водой, как металл. — А что касается отчета потом, так лучше забудь. В «потом» для нас места не будет. — Казалось, его лицо полыхает тусклым белым пламенем. — Ты этого себе и представить не можешь? Что никто не захочет выслушивать твои объяснения? Попомни мое слово: никто даже слушать не захочет. Ладно, объясняй, но те, кому вот сейчас, когда мы сидим тут на острове, еще только пять лет или десять лет, захотят ли они слушать? Мы для них будем как мертвые страницы истории. Ну, ты делал то, что надо было делать, и они скажут тебе «спасибо» или вовсе не скажут. Вот так.

— Веселенькая перспектива.

Митя обхватил колени и сказал жестко:

— Мы будем им говорить: послушайте, вот как это было и почему. А они? Они похлопают нас по спине крепкими молодыми ладонями, нас, бедных дряхлых стариков, и скажут: «Да-да, конечно, только нам некогда, у нас столько дел, так много еще нужно налаживать». — Он стукнул кулаком по бурой земле. — Нет! Пусть те, кто должен был убивать, сами себя похоронят. Мы сделаем свою работу — ты, я, все мы, — и достаточно.

— Не понимаю почему.

Но может быть, он только подумал это, потому что Митя ничего не ответил. Он устало выругался и, вспомнив Митин совет, перекатился на живот, а Митя остался сидеть в прежней позе, лицом к востоку, где вели битву огромные регулярные армии. Мимо них катила свои воды река, вязкие, тоскливые, как старая серая краска на двери, — на двери, которую им, возможно, больше не удастся открыть. Но он уже не видел знакомых фигур; как ни странно, в нем, точно далекие отголоски, возникало и крепло ощущение цельности и примирения с собой. Он лежал, и оно росло в его душе, а рядом струился серый поток, сам, без чьего-либо соизволения, — даже без соизволения божьего. Рука божья на тебе, сказали бы попы, это тебя коснулась рука божья. Бог, бог, бог, повторил он про себя, ища смысла в этом слове. Потом бросил. К черту бога. Никто не имеет права прощать человека, кроме него самого.

Казалось, в мире не осталось больше людей, кроме них — он, Митя, Митины казахи, Андраши, Корнуэлл и эта девушка, семеро потерпевших крушение на сыром клочке земли и темной зелени. Еще один мираж. Где-то среди скал, среди деревьев и густых зарослей Плавы Горы, Марко ищет еды и связь, ищет Бору, или Кару, или кого-нибудь еще, кто выжил. Он встал, судорожно позевывая от голода, и пошел к остальным трем, к маленькой палатке из зеленого парашютного шелка, которую Марко взял для них у Бабуси. Они смотрели, как он идет к ним.