Григорий Полянкер: Деражня – Берлин

– Такая грозная туча движется на нас со всех сторон, – сказал он домочадцам, – как же я могу сидеть дома? Сюда рвутся гитлеровские палачи и хотят затоптать родную нашу землю, за которую не раз кровь проливали, ту самую землю, в которой покоится прах моих дедов и прадедов, как же можно стоять в стороне? К тому же у меня с фашистами свои старые счеты…

Оглянув убитую горем жену и детей, кузнец продолжал:

– В те далекие времена, когда на этой земле верховодили разные цари-батюшки, губернаторы и прочие жандармы-исправники, а страна была для меня и таких, как я, мачехой, даже и тогда я не собирался, не хотел очутиться под иноземным игом и, не задумавшись, пошел воевать, защищать нашу землю. А вот теперь, когда уж столько лет живем в своей настоящей, Советской державе, когда это наша, народная власть и я стал полноправным гражданином, как и все мы, и земля эта для меня и для всех вас стала родной, как мать, усижу ли в такое тяжелое время на месте? Нет, я солдат. И руки мои еще могут держать винтовку.

Спустя несколько дней он собрал кое-какие пожитки в доме, отвез жену, детей, старушку-мать на станцию. С огромным трудом втиснул их в теплушку, не успел как следует попрощаться с ними и сказать напутственные слова, как набитый битком эвакуированными эшелон отправился на восток, куда-то на Урал или в Сибирь.

Мучительная тоска овладела им. Сердце обливалось кровью, когда он переступил порог опустевшего дома. Когда придется встретиться с семьей? И суждено ли вообще встретиться, когда вокруг полыхает такая страшная война?!

Несколько дней бродил он по местечку, места себе не находил. Пустынно и жутко было везде. Молодые ушли воевать. Пожилые, женщины, дети уехали и ушли на восток, а кое-кто подался в соседние села.

Хотя в первый день многим казалось, что удастся Красной Армии остановить фашистских громил и отбросить туда, откуда они пришли, но все больше убеждались, что это не так. Тучи вражеских бомбовозов громили города и села, железнодорожные узлы, перли бронированные фашистские полчища, и радио приносило тяжелые вести.

Наши войска отступали. Немцы рвались в глубь страны.

Наш помрачневший кузнец крепко забил досками крест-накрест окна и двери дома. И хотя в эти годы не так уж просто было расставаться с насиженным гнездом, построенным еще прадедом, но, вспомнив, что солдату нельзя унывать, отправился за местечко, туда, где проходили разрозненные группы солдат, уходившие на восток.

К одной из этих групп он пристроился и двигался вместе с ними.

Он выглядел заправским воином, ибо сохранились у него солдатская вылинявшая на солнце гимнастерка и истоптанные, видавшие виды сапоги. Только оружия у него пока еще не было. Но это не беда. Был бы солдат – винтовка найдется.

Шагали день и ночь, падая от усталости и жары. Вокруг все полыхало и дымилось. Тут и там слышались тупые взрывы бомб, грохот артиллерийских батарей, скрежет танков. Низко над полями проносились вражеские самолеты, сжигая, разрушая все, что было на их пути. Гнались на бреющем полете за толпами беженцев, крестьянскими обозами, стадами коров.

В густой пыли, в дыму и пламени, все двигалось на восток. Отступали войска. Тянулись по пыльным дорогам повозки, подводы с ранеными, изнывающими от жажды и зноя.

Все чаще доносились слухи о вражеских десантах. Паника, страх охватывали людей, измученных этим страшным, тяжелым походом.

Раненые, еле шевеля губами, рассказывали о вражеских танковых колоннах, окружениях, диких расправах над пленными…

Старый солдат, нахмурив густые, черные брови, сросшиеся на переносице, злился сам не зная на кого. Не укладывалось в голове, как это враг так быстро сумел прорваться сюда, смешать, перепутать все, и не понятно, где нынче фронт и где тыл. Как это фашистам дают так нагло и свободно орудовать в нашем небе и на земле? Что произошло? Он не мог понять, почему так быстро нарастают события. Куда не повернешь – натыкаешься на немецкие танки, засады. Неужели у нас нет такой силы, таких. мудрых полководцев, которые в состоянии остановить и разгромить врага? На что это похоже – все двигается на восток, а не на запад, на врага…

Горько было солдату на душе. Сердце разрывалось на части. Ужас леденил его. Больно до слез, хоть ложись да помирай.

Но батя, как с первого дня назвали его солдаты, артиллеристы, с которыми он отступал, не собирался умирать. Всеми силами он отгонял от себя мрачные мысли. Что ж это, скажите на милость, за солдат, что только думает о смерти? Не может быть, чтобы долго так отступали. Не может вечно так продолжаться. Мы теперь покамест под конем оказались, но придет время, когда будем на коне.