Олег Смирнов - Прощание

В канаве у насыпи — шаги, приглушенные голоса. Новожилов с разведчиками. Доложил: все нормально, два наших человека из местных на станции проведут партизан скрытно до водокачки, оттуда можно атаковать и казармы и станцию.

— Где проводники? — спросил Скворцов.

— Здесь они, — ответил Новожилов, и из-за спины его вышли двое в картузах и куртках, которые и в темноте казались промасленными. Было известно, что это проверенные, надежные, из подпольщиков, и все-таки Скворцов пристально вглядывался в их белеющие во тьме лица, прежде чем сказать:

— Ведите.

При полнейшей звуковой и световой маскировке отряд поротно перешел насыпь, но не поверху, а по автомобильному проезду, внизу, дальше двинулись кустарником, постепенно удаляясь от гнувшего дугу железнодорожного полотна, — проводники, с ними Новожилов и разведчики, чуть позади Скворцов и Емельянов. Ни звука! Однако Скворцову чудилось, что он слышит хриплое и мощное дыхание всего отряда.

Он поколебался, решая, где же его место в этом бою. Хотелось находиться в гуще, в атакующих цепях, но вразумлял себя: ты командир, ты должен командовать, а не строчить из автомата и швырять гранаты. Это ж не мелкая стычка, это целая операция. Но где разместить свой командный пункт? Видимо, поближе к станции, чтоб можно было непосредственно руководить боем, оперативно учитывая малейшее изменение обстановки. Он позавидовал Емельянову: комиссару что, иди в атакующей цепи, увлекая за собой, а ты сиди тут на отшибе. Но достало унылого юмора сказать: чему завидуешь, там же стреляют, и ты же командир, он комиссар, две большие разницы — по-одесски… Исходную позицию для атаки заняли без шума, хотя пришлось снимать часовых: одного у водокачки, второго у шлагбаума. Новожиловские ребята проделали это чисто, без выстрелов. Не зря тренировались в лагере. Новожилов и разведчиков гонял и Геннадия-военрука, ведавшего боевой подготовкой, заодно и себя гонял, тоже личный пример. Вот так бы чисто научились работать отрядные подрывники, сейчас кто во что горазд, не обходится без осечек и накладок…

Светящиеся стрелки трофейных швейцарских часиков показывали три сорок пять. Скворцов откинул все мысли, кроме единственной, — не пропустить, когда часы покажут четыре ноль-ноль. И не пропустил. Он поднял сигнальный пистолет, и в воздух взлетела красная ракета. Станковые пулеметы отряда — четыре против казарм, три против станции — враз ударили зажигательными по темным или кое-где светящимся окнам, и это было сигналом для общего начала операции. Через полминуты затрещали очереди, стали взрываться гранаты на западной окраине предместья — где склады, и на северной — где полиция. Ракета, описав дымную дугу, уже погасла, упала наземь, а Скворцов как будто все видел ее, дымно-кровавую, прочертившую мглистое, в тучах, небо. Прежней темноты не было: там и сям бело-желтое пламя разрывов, они не позволяли ночи сомкнуться, — следовали непрерывно. И тишины как не бывало: грохот взрывов, треск очередей, крики «ура» (готовя операцию, взвешивали: кричать, не кричать, решили — кричать, так сильней напугаем немцев, их паника — наш союзник). Скворцов, холодея от волнения, ловил это «ура», то слабевшее, то набиравшее крепость, и удалявшееся, удалявшееся от него.

Холодок волнения разливался в груди вдруг чем-то горячим, и подмывало вскочить, побежать вдогонку за атакующими, вместе с ними, родными, нажимая на спуск автомата и вопя «ура» разверстым ртом. Стало еще светлее: занялись пожары на станции, в казармах, на западе предместья и на севере — это радует, это прямо-таки праздничный фейерверк. Вон как полыхает! Ну что же ротные не докладывают? Кажется, вечность прошла. Но взглянул на часы, не поверил глазам: прошло пятнадцать минут! Как тянется время, стрелки как приклеились. Он брал из пачки сигарету, не докурив, бросал, закуривал новую. Иногда, не замечая этого, жевал ее, как сухарь, машинально выплевывал, и на щеках вспухали желваки. Хоть бы Емельянов воротился, рассказал бы, что там и как. Ну да, воротится комиссар, дожидайся, дорвался до боя и не помнит небось, что командир-то хочет кое-что знать. И Новожилов полез на штурм, хотя как начальнику штаба ему надо бы находиться при Скворцове. Правда, он еще и начальник разведки — передали ему разведку. Но все равно это партизанщина. Ей-богу, партизанщина! Скворцов нервничал, чувствовал это и еще откровенней нервничал.

Зарево росло, растекалось над предместьем, словно предутренний ветер раздувал пожары. Автоматная стрельба стала гуще — «шмайссеры». И у партизан и, понятно, у гитлеровцев. И гранаты гуще рвутся — гитлеровцы огрызаются активнее. А вот здесь уж точно гитлеровцы: рвутся мины. В уличном бою минометы? Что это даст? Когда-нибудь и в отряде будут свои минометы. И даже пушки. Среди партизан есть бывшие минометчики и артиллеристы, технику отобьем у врага. Как здорово было бы лупцануть по казармам из орудия!