Олег Смирнов - Прощание

Новожилов. Лишь по контрасту с ревом, громом и воем бомбардировки постигаешь тишину. Атака могла начаться с минуты на минуту. И не будет никакой тишины… Выдержит ли отряд это испытание, вырвемся ли из окружения? Сколько уцелело при обстреле и бомбардировке? Начальнику штаба эти сведения нужны до крайности, как и сведения о количестве активных штыков. Вот активных-то, боюсь, не так уж много… Как бы ни сложилось, надо отбивать атаки и в дальнейшем прорываться! Народ молодой, смелый, должны и обязаны прорваться! Это на картиночках рисуют партизан стариками, а в натуре мы молодежь, старичков почти нет. Поехидничал я, признаюсь, когда в журнальчике, присланном с Большой земли, узрел цветную репродукцию с картины «Партизан — народный мститель». Нарисован был седобородый, в седой щетине дедуган а-ля Сусанин, с автоматом, крест-накрест оплетенный… пулеметными лентами… Но как будем выходить из окружения, — обложили нас, как медведя в берлоге! Командир думает, может быть, что-нибудь и придумает, а начальник штаба готов претворять его идеи.

Скворцов. Атака не начиналась, меня это заботило очень и очень: неопределенность, неизвестность — худшее, что переживаешь перед боем и в бою. По моим расчетам, за артиллерийской и авиационной подготовкой последует атака пехоты (танки по болоту не пройдут), так нас учили на тактических совместно с армейскими частями занятиях, и так оно бывало уже и на войне. А на сей раз пехота не атакует. Почему? Теряешься в догадках. Парадоксальное вроде бы положение: противник не атакует, а ты переживаешь из-за этого. А ведь атаку отбивать будет трудно.

Скворцов спрятал бинокль в футляр, поглядел в ту сторону, куда ушел Емельянов, и в ту, куда они направятся с Новожиловым. Тишина, наступившая после бомбежки, уже не была тишиной: потрескивали горевшие деревья, в траншее кричал раненый человек, за траншеей кричала раненая лошадь, и его вскрики и стенания, и ее ржание были предсмертными. Им уже ничем не поможешь; лошади, впрочем, можно помочь: выстрелить ей в ухо. А как с умирающим человеком? Будут тащить его с собой, пока не скончается в муках мученических. Черная, безысходная участь раненых, которые повинны лишь в том, что они раненые… Они мучились от кровавых ран, живые — они были подчас так изувечены, обезображены, что лучше бы им сразу погибнуть, и это посчиталось бы жестокой гуманностью. Впрочем, многие из тяжелораненых шли навстречу этой гуманной жестокости (и этак можно сказать, слова все стерпят) и умирали вскоре после ранения. Когда условия позволяли, раненых лечили в своей санчасти, переправляли к Волощаку, на Большую землю, иногда устраивали в районную больницу под видом заболевших местных жителей. А на какой риск отваживались, пряча раненых партизан по селам, по хуторам? Это когда прижимало, когда прорывались из кольца карателей и не было возможности взять раненых с собой. Как сейчас. Эх, раненые, раненые — это как больная совесть! Скворцов примял, нахлобучивая, шапку, выпрямился, оглядел Новожилова и властно сказал:

— Пошли, начштаба!

— Есть, пошли! — отчеканил Новожилов и подумал: «Осмотрел, словно определяя, на что гожусь. Но такой он мне нравится, — властный, уверенный, собранный. Командир!»

И Скворцов в эти минуты подумал: «От меня, командира, зависит все. Окажусь на высоте, выведу отряд, а не выведу… здесь на болотах, в мешке неминучая гибель… Мне принимать решение». Они вылезли из придавленной глыбами траншеи, зашагали вдоль нее, по лужам и грязи, по мху и вереску, остерегаясь не так очереди либо снаряда, как топи, которая могла открыться на любом шагу, и этот-то шаг засадит в болотную засасывающую жижу по живот, по горло. Немцы молчали. Атака, теперь уж точно, не состоялась. Позже состоится? После нового обстрела, новой бомбежки? А если вообще не будут атаковать пехотой? Будут вести артиллерийский и минометный огонь, бомбить на уничтожение? Морить голодом? Чтоб мы истекали кровью, чтоб дохли… А все ж таки не может быть, чтоб не сыскалось лазейки. Им навстречу попался посыльный из первой роты и тут же подошел посыльный из третьей — задымленные, перепачканные жижицей. Протянули Скворцову измятые бумажки-донесения. Ротные докладывали о потерях, просили подкрепления из резервов. Потери были ужасающие, и это тягостное ощущение не дало излиться раздражению: откуда у меня резервы, они у Главного командования, товарищи обратились не по адресу! Перечитав, отдал донесения Новожилову. Тот пробежал накарябанные карандашом слова и цифры, вопросительно глянул на Скворцова. И опять что-то не позволило вылиться наружу раздражению. Конечно, он примет решение. Но какое? Упрямо выпрямляя спину, Скворцов вырвал из блокнота листки, нацарапал на них вечным пером несколько фраз, передал посыльным: