Вильям Гиллер - Два долгих дня

Услыхав о скандале на пищеблоке, Нил Федорович опрометью помчался туда. Возле кухни гудела толпа человек в двадцать пять. Это были раненые из команды выздоравливающих. Верба создал ее на свой страх и риск. Он давно уже понял, что госпиталь никогда не справится своими силами, принимая раненых с семикратной перегрузкой. Согреть, накормить, напоить, переносить из автомобилей и саней тяжелораненых, — если бы не команда выздоравливающих, никогда бы им с этим не управиться. Врачей постоянно не хватает, санитаров и медицинских сестер — тоже. На непрерывном, изо дня в день, аврале и энтузиазме порядка не может быть. Тут-то и оказывают незаменимую услугу легкораненые: они всегда охотно сделают все, что бы их ни попросили. Однако на этот раз они вместо помощи затеяли скандал.

— Я бы этих фашистов давно повыкидывал на улицу! — кричал раненый с погонами ефрейтора.

— Что ты ко мне привязался, — отвечал ему усатый повар; под глазом у него красовался свежий синяк. — Я солдат! Мне приказали — и точка!

— При чем тут мы? — шумела круглолицая толстушка повариха, напирая на ефрейтора мощной грудью. — Катись отсюда, пока я тебя чумичкой не огрела. У нашего Петровича полноги нет, с гражданской шеф-поваром был в «Метрополе», а теперь добровольцем напросился на фронт; думаешь, он для того на войну пошел, чтобы его по морде бил? Может, и меня лупить будете?

— Тебя не лупить, а целовать надо, — крикнул кто-то из толпы, — мне бы на ноченьку такую милашку, я бы разом оклемался, может быть, Героя получил бы.

— Ты покажи свою храбрость на передовой! — отпарировала повариха. — Пошли вон отсюда!

— Ты мне зубы не заговаривай! — объявил решительно ефрейтор, проталкиваясь к котлам. — Сказано тебе, не дадим нести фрицам жрать. Я им сам сварю баланду точно такую, какой они наших пленных кормят! — В голосе его звучала ненависть.

— Правильно! Чего с ними лялякать, — свирепо подхлестывал чубатый дядька с окровавленной повязкой на лице. — Я им заместо молочка горло перережу!

…Получив приказ о повышенных нормах питания для раненых пленных, Нил Федорович высказал свое негодование Самойлову. Тот сразу понял, куда клонил Верба — ловко обойти приказ и уж во всяком случае не выдавать немцам молока.

— Не шуми! — сказал Самойлов. — Ты плохой политик. Пойми раз и навсегда: сейчас сорок третий, а не сорок первый год! Тебя никто не заставляет ластиться к пленным. Вспомни, сколько в нашем госпитале в сорок первом — сорок втором годах перебывало раненых немцев? Единицы. А сейчас сколько лежит цуциков? И не забывай, что после войны они вернутся домой.

— Домой? Это с какой такой стати? — вмешался Михайловский. — По-моему, самое справедливое для них — искупить свою вину трудом, лет по двадцать — двадцать пять, чтобы знали кузькину мать. Только так им можно вправить мозги.

— С давних пор существуют два хороших и надежных средства для успокоения горячих голов, — с мягким упреком сказал Самойлов, — хлеб и зрелища. Поскольку война еще идет, в нашем распоряжении и в наших интересах поднять у них настроение хлебом…

— Вот-вот! Сливочным маслицем, икоркой, севрюжкой, апельсинами, коньячком! — кипятился Анатолий Яковлевич.

— И все-таки есть обстоятельства, которые сильнее, чем личные обиды и горе.

— Железная логика! Непробиваемый ты человек. Может быть, им еще подавать харч на сервизе? Я видел, на складе валяется мейсенский, трофейный. Не война, а оперетта. Что ни раненый, то почти готовый антифашист, тельмановец! — С этими словами Михайловский раскрыл планшет и сунул ему под нос газету с очередным актом комиссии по расследованию зверств фашистов. — Вот, полюбуйся!..

— Не считай меня глупцом, — продолжал Самойлов. — Я далек от мысли, что, наевшись, все немцы подряд станут праведниками, но если даже десятая их часть начнет шевелить мозгами, это уже хорошо.

— Просто удивительно, — проворчал Верба, — как ты, Анатолий, умеешь некоторые вещи ставить с головы на ноги. Пока вы спорили, я убедился в правоте Леонида, а у тебя хоть кол на голове теши…

— Это называется: «Шел в комнату, попал в другую», — смеясь сказал Самойлов. — Хоть тебя убедил, и на том спасибо.

…И вот теперь Верба убедился, что у Михайловского нашлось немало единомышленников. Ситуация накалилась; надо было действовать решительно. Быстро вскочив на подоконник, он громко сказал:

— О, вижу, тут собралась теплая компания. Ну, хватит, мальчики, — он засмеялся, — поболтали, пококетничали с поварами, а теперь быстро топайте по своим местам.