— Когда? — спросил Сафронов, оглушенный внезапным назначением.
— Десять минут на сборы.
Сафронов козырнул и вышел из палатки. Неподалеку он увидел Штукина и Галину Михайловну. И тотчас вернулся в палатку:
— Разрешите, товарищ гвардии подполковник?
— Ну что еще?
— А нельзя ли капитана Штукина в эту бригаду?
— Подумаем.
Подчиненные были оглушены сообщением Сафронова не меньше, чем он сам. Сестры заплакали. Санитары молча стояли в стороне, наблюдая, как он собирает свои нехитрые пожитки. На душе Сафронова, несмотря на выдвижение, тоже не было радости. Он так сроднился с людьми, что расставаться было грустно.
«Только не расслабляться», — приказал себе Сафронов.
— Ну, — сказал он, обведя глазами товарищей, — чтобы все у вас как надо было.
Он хотел обнять каждого, но только козырнул всем и вышел.
— Кхе-кхе… — долго откашливался замполит при прощании. — Будьте всегда таким, какой вы есть сейчас.
«Виллис», фыркнув, развернулся, и они выехали на дорогу. Сафронов в последний раз оглядел палатки, забросанные сверху свежими ветвями, товарищей, с которыми едва успел попрощаться, тропинки, уже протоптанные за эти сутки.
На опушке у сосны стояли его сестры-подружки, худенькая Люба с пилоткой-лодочкой и рослая Стома с поднятой рукой.
Машина качнулась. Сафронов еще раз обернулся, но ни палаток, ни сестер уже не было видно. Незнакомый лес лежал по обе стороны от дороги. И там, за лесами, его ждали новые люди, новая работа, новые бои. Война продолжалась.
1973—75 гг.
Ленинград
Стояла темная январская ночь. Ни огонька, ни звезд.
Тихо. Только нет-нет да и раздастся властный окрик часового: «Стой! Кто идет? Пропуск?» И опять тишина.
Филиппов всматривался в окружающие его предметы, стараясь уловить хоть какие-нибудь признаки предстоящего наступления. Но так ничего и не уловил. Земля, покрытая снегом, словно огромной простыней, казалась ровной и мертвой. Вокруг ни души, ни звука, ни строения, ни деревца. Лишь вдали, на западе, время от времени вспыхнет осветительная ракета, разрежет молнией свинцовые тучи, донесется отдаленная короткая очередь пулемета. И опять тишина.
— Скоро, — прошептал Филиппов. — Все-таки добился, черт возьми! — Он потер ладони и радостно засмеялся.
Полчаса назад произошло знаменательное событие в его жизни.
Комбриг собрал комбатов и начальников служб к себе в землянку и, оглядев всех повеселевшим взглядом, торжественно объявил:
— Ну, орлы, в семь ноль-ноль начинаем!
Филиппов почувствовал, как заколотилось у него сердце: наконец-то сбывалась его мечта — он будет участвовать в наступлении! Сколько времени хлопотал, рвался на передовую, сколько бумаги перевел на рапорты — и все напрасно: ему отказывали всякий раз. Пришлось два года служить «на пушечном выстреле от переднего края», как в шутку говорили товарищи, — в медсанбате. А теперь, когда начальника санитарной службы одной из бригад серьезно ранило, а нового прислать не успели, вспомнили о молодом медсанбатском хирурге.
— Ближайшая задача, — говорил комбриг, проводя пальцем по новенькой, только что полученной карте, — форсировать реку Сон и занять город Старо-Място. Дальнейшая задача: форсировать реку Лаз и занять город Яблонск. Наши соседи: слева — мотострелковая бригада, справа — пехотная дивизия…
Филиппов плохо понимал комбрига. Он смотрел на офицеров, видел их довольные сосредоточенные лица и слышал, как стучит кровь в висках, точно выговаривает: завтра, завтра, завтра!
После совещания комбриг задержал его, спросил:
— Как у тебя дела?
— В порядке, товарищ гвардии полковник.
— Справишься, орел?
Ему хотелось ответить, что он в лепешку расшибется — справится, но комбриг на него смотрел строго, изучающе.
«Еще подумает — хвастун», — решил Филиппов.
— Постараюсь, товарищ гвардии полковник.
— Если что — требуй, — оказал комбриг. — Бери меня за горло. Я это люблю.
«Какой он замечательный, добрый человек, — восхищался Филиппов, — какие у него умные глаза!»
— И ко мне обращайтесь, если будет трудно, — посоветовал заместитель командира бригады по политической части. — Не стесняйтесь, смотрите.
— Будьте спокойны, не подведу, — заверил Филиппов командование.
Читать дальше