Владимир Дягилев - Солдаты без оружия

— Там видно будет. Идем…

Едва немцы приблизились к железной дороге, заработали противотанковые пушки. Одна за другой задымили три немецкие машины. Остальные повернули назад и тут напоролись на танковую засаду.

Бригада отбила и эту, сорок шестую по счету атаку.

Вслед за тем комбаты доложили: горючее на исходе. Бударин болезненно поморщился, ладонью потер вспотевший лоб, строго крикнул в трубку:

— Горючее будет! А пока танки поставить в укрытие. Выходить только по моему личному приказу… Савельев!

— Слушаю, товарищ гвардии полковник.

— Нужно горючее, и как можно быстрее. Пусть не тянут. В случае чего — обращайся к самому генералу.

— Есть… Разрешите идти?

Офицер связи выскочил из комнаты; на улице прогудел броневичок, и опять наступила тишина. Вновь, прикорнув где попало, задремали офицеры.

В дверях показался радист. Бударин сразу поднялся с места.

— Нет, товарищ гвардии полковник, — сказал радист, — генерал начсанбрига просит.

— Что же, иди, орел…

Филиппов вышел.

— Садитесь, — пригласил радист, когда они вошли в радиомашину.

Филиппов не садился. Он был озадачен этим неожиданным вызовом.

— У микрофона капитан Филиппов, — сказал он несмело.

— Здравствуйте.

— Здравия желаю, товарищ гвардии генерал.

— Доложите, как у вас обстоят дела?

Филиппов коротко доложил.

— Раненых много?

Филиппов шифром ответил.

— Какая нужна помощь?

— Пока не нужна.

— Да вы не скромничайте, говорите толком.

— Справимся, товарищ гвардии генерал. Помощь не нужна.

— Одним словом, — заключил генерал, — сегодня не обещаю, а завтра пришлю и врачей и медикаменты.

— Спасибо…

— Будь здоров, голубчик, надеюсь на тебя.

Филиппов выскочил из машины прямо на Цырубина.

— Снарядом не убьет, так любезный доктор доконает, — сказал Цырубин, потирая ушибленное плечо.

— Извини, пожалуйста.

— Ничего. Тренируйся. Может, пригодится.

У Филиппова было отличное настроение. Он вспомнил о случае с рукавицами и решил объясниться:

— Послушай, гвардий майор, я в отношении Нины… Ты, кажется…

— Все прояснилось, — перебил Цырубин. — Ты лучше, любезный доктор, бинтов ей пришли. У нее поизрасходовались, а попросить не решается, говорит, недавно просила.

— Чего же она?..

— Да знаешь женский характер? Как ты только с ними работаешь?

— Приходится.

— Ну, будь жив, терпи… Зато Восьмого марта на праздник пригласят.

В штабе Филиппова ждал комбриг.

— Ну как? О чем говорил?

— Спрашивал о раненых. Завтра пообещал прислать врачей и медикаменты. Я не просил, товарищ гвардии полковник, генерал сам решил.

Звонок заставил прервать разговор.

— Да? Я. Что? Какая полька? Говори яснее! — кричал Бударин в трубку. — Так. Понятно. Правильно сделал, по-человечески. Пошлю, обязательно пошлю.

Он отложил трубку, обратился к Филиппову:

— Там полька одна рожает. Надо будет ей помочь. Ты по этому делу как, можешь?

— Гм… могу.

— Фельдшер управления здесь?

— Да.

— Тогда — пока тихо — иди. Это по дороге во второй батальон. Там, где первый флаг вывешивали, помнишь?

— Помню.

— Там обстреливают. Осторожно… и возьми с собой кого-нибудь.

Филиппов разбудил Годованца и отправился принимать роды.

В сыром низком подвале, заставленном бочками, ларями, сломанной ветхой мебелью, потрескивая, горела свеча. Пламя прыгало по заплесневелому, промерзшему в углах потолку, порхало желтым мотыльком по стенам, слабело и вновь разгоралось. Пахло гнилым картофелем, мышами.

На грязной перине металась молодая женщина. Около нее суетились две нестарые, некрасивые, похожие друг на друга женщины, по-видимому сестры, и щупленький, бедно одетый старик — их отец. Длинные тени скакали по слабо освещенной стене, наползая одна на другую.

Филиппов и Годованец, спустившись в подвал, остановились на полутемной лестнице.

— Здравствуйте, — сказал Филиппов.

Вместо ответа женщины и старик бросились к роженице, прикрыли ее собой, в страхе оглядывая пришельцев.

— Да вы не бойтесь. Мы русские. Я — врач.

Филиппов кое-как разъяснил им, зачем он пришел. Поляки оживились, заговорили все сразу, кинулись к доктору целовать руки. Это было так непривычно, что Филиппов отпрянул, прижал руки к груди, точно их обожгли.

— Не смейте! Что вы делаете?

— Пшепрошем пана, пшепрошем, — бормотал старик, низко кланяясь.

Дочери тоже изогнулись в поклоне.