Анатолий Баяндин - Девушки нашего полка

— Где Фарида? — будто не замечая Витькиного «калача», спрашивает Нина.

Но меня-то не проведешь таким обходным маневром. Я-то знаю, что Фарида только предлог, а Катя — маскировка. Нина пришла к Витьке. Это я знаю так же верно, как то, что любовь не шило, в мешке не утаишь. Впрочем, это изречение принадлежит нашей Фариде Вахитовой.

Витькина физиономия вызывает у меня смех. До чего же влюбленные глупый народ!

— А ее нету, — выручаю я Витьку, хотя сапоги Фариды торчат из крытого окопчика в двух метрах от меня.

— Жаль, — говорит Нина и в нерешительности переступает с ноги на ногу.

Мы с Катей, перешагнув через поджатые ноги Фариды, отходим. Пусть Витька не думает, что я враг рода человеческого.

На востоке небо уже пожелтело, как перезревший огурец. Пахнет пылью, пересохшими травами и взрывчаткой. Такое сочетание запахов мне не нравится. Не нравится мне и то, что за последние дни немцы присмирели. Особенно тихо вели они себя сегодня ночью.

Тишина такая, словно у них там сам Гитлер собирается рожать. Но мы-то знаем подобные штучки, и потому почти никто на передовой не спит, хотя все поклевывают носами.

— Ждете? — говорит Катя.

— Ага, ждем, — отвечаю я.

— А может, ничего?

— Нет, Катюша, эти сволочи не успокоятся; очень им хочется столкнуть нас в Днестр.

— Давно не спишь? — Катюша глядит в мои осовелые глаза.

— Не помню… Расскажи что-нибудь.

И Катя начинает рассказывать. Голос у нее густой, уверенный. Я думаю, ей бы подошло быть партийным работником. Она рассказывает, что вечером при налете «юнкерсов» ранен заместитель командира полка, что они, девушки, устроились под кручей в леске, где солнце не так жжет. Мне становится скучно, и я зеваю. Катя делает вид, что не замечает моих зевков, и продолжает рассказывать.

— Как там Марийка? — спрашиваю я.

Катя щупает меня глазами, и ее лицо делается грустным. Отвечает неохотно:

— Ничего, жива… Привет передавала.

— Спасибо. Ей привет.

— Передам.

— Скажи, Катюша, Нина любит Витьку?

Катя пожимает плечами:

— Я ничего не понимаю. Вообще здесь трудно что-нибудь понять. Думаю, что любит.

— А сама ты?

— Мой черед еще не пришел, — со смехом отвечает она.

Я окончательно убеждаюсь, что эту девушку война не собьет с толку.

— Хорошая ты, Катька, — говорю я.

Она смотрит на меня и опять смеется. Только на этот раз смех какой-то деревянный, актерский.

— «Хорошая ты, Катька», — вздыхает она, и голос ее делается еще ниже и глуше.

На Катиной гимнастерке поблескивает орден Отечественной войны второй степени. Она получила его еще в сорок втором. Тогда же она была тяжело ранена. Но об этом никогда никому не говорит.

Ноги Фариды исчезают в окопчике, и появляется взлохмаченная голова без пилотки. Нас с любопытством буравят блестящие глаза-заклепки.

— Катюша здесь? Вот хорошо! Заходи ко мне, поболтаем.

Катя идет в окопчик, и девушки скрываются в нем.

— И ты, Андрюха, подсаживайся к нам, — предлагает Фарида.

Я втискиваюсь в проход и закуриваю. В соседнем окопе сержант Усков тихо напевает:

«Хорошая песня, — думаю я. — И степь есть, и пули посвистывают». Фарида щебечет без умолку. Вообще ее не особенно трогают всякие тяготы. Она воспринимает все так, как это преподносит ей жизнь.

— Слышишь, Катька, Усков запел.

Фарида на мгновение замолкает и прислушивается. Я заранее знаю, что она скажет.

— Слушай, Катька, ты любишь такие заупокойные песни? «Только пули свистят… да холодная черная степь», — передразнивает она.

— Хорошо поет наш Усков. — Катино лицо светлеет. — Точно про нас сказано в этой песне.

— Катька, сдурела! — смеется Фарида.

Ее откровенный смех смущает нас.

— Почему, Фарида, сдурела? — не очень уверенно спрашивает Катя.

— Почему, почему… Какой прок в песне? Это только до войны пели: «Нам песня строить и жить помогает». И если правду говорить, то я не люблю людей сентиментальных. Подумаешь, расплакался, нюни распустил: «Ты меня ждешь…» Кому надо, подождет. Подумаешь, цаца.

— Да неверно это, Фарида. Песня — это хорошо!

— Кому хорошо, а мне наплевать, Я одну песню только люблю. Знаешь какую? Нет? Вот послушай: «Вдо-оль по Пи-терской…» Во, Михайлов поет. Это да! А остальные ломаного шиша не стоят.

Катя возражает, что-то пытается доказать, но Фарида быстро сбивает ее с толку.

— Тебе, Катька, комиссаром быть, а? — Потом так же быстро: — Что принесла? Давай!