Дао Бу - Родная земля (сборник)

На условленное место Фыонг пришел еще до рассвета. Он шагал тихо-тихо, стараясь не наступать на сухие сучки. Достигнув опушки леса, внимательно оглядел поле, хотя в предрассветном тумане было еще очень плохо видно. Кажется, ничего подозрительного. Он пробрался на середину поля, к сторожевому шалашу, сплетенному из сухих кукурузных стеблей, затем бесшумно вернулся в лес и встал на условленном месте…

Вдруг Фыонг инстинктивно присел: через редкие листья кустарника он увидел в шалаше чей-то силуэт. Замер, прислушиваясь. Если засада врага, он определит это по голосам, звону оружия, шуму шагов. Но все было тихо.

Фыонг подошел к краю поля. Ему удалось различить фигуру человека — да, только одного человека, — и человек этот спал, привалившись спиной к шалашу. Рядом стояла заплечная корзина.

Вглядевшись пристальнее, Фыонг не сдержал возгласа:

— Тизу!

Женщина вздрогнула и проснулась.

— Товарищ Фыонг!

Волосы ее были растрепаны, одежда мокрая. Ледяными руками она сжала руку Фыонга.

— Я так боялась, что вы не придете! Я пришла сюда еще затемно… Сюда идут солдаты, много солдат. Вы должны уходить. Давайте платок, я отсыплю вам риса и соли.

Крупинка соли упала на землю. Тизу поспешно подняла ее, положила в рот.

Взошло солнце. Тизу надела корзину на плечи и зашагала в обратный путь. А Фыонг смотрел ей вслед и думал, что если вот такие люди объединятся, то враги окажутся бессильными перед ними. Ни он, ни Тизу не боятся американцев и дьемовцев. Если Тизу не побоялась диких зверей, когда шла в ночной темноте по горе Ти-Лэй, то, значит, ничто не может ее испугать.

А Тизу радовалась словам Фыонга о том, что не стоит ей сердиться на мужа. Он пока еще ошибается кое в чем, но скоро будет правильно разбираться в событиях.

Коммунист, партизан смотрел вслед женщине, пока ее подвижная, крепкая фигура не скрылась на извилистой горной тропе.

Старик Там Шань лежал на сплетенном из бамбуковой щепы топчане. Будто сквозь сон он слышал все усиливающийся гул, какие-то тяжелые удары. «Земля дрожит. Что это такое? — подумал Там Шань. — Может, кто-то мелет рис? Нет, вроде где-то роют арык… Но почему ночью?» Старик открыл глаза и испугался: «Неужели ослеп?» Кругом кромешная тьма. Он заерзал на своем ложе, застонал. На лежанке, сгорбившись, дремала старуха, услышав стон, она очнулась и, потянувшись к лампе, тихо спросила:

— Хочешь воды? Может, поешь?

— Сыт… Что роют-то?

Старуха замялась, а потом уверенно начала:

— Да что ты! Ничего не роют. Это ты вчера рыл ров и перегрелся на солнце. Вот тебя и хватил солнечный удар. Мы так перепугались… Изо рта у тебя пошла пена… А лейтенант, что наблюдал за работой, съязвил, что ты, дескать, прикидываешься…

Видя, что жена что-то не договаривает, старик заворчал:

— Чего причитаешь? Что я, покойник, что ли? Спроси, что там роют?

Старуха выглянула за дверь, затем вернулась и села около мужа.

— Вчера приходили партизаны. Они наказали иродов, которые заставляли строить укрепления. Затем собрали все село и рассказали о преступлениях деревенских властей. Если бы ты видел, как напугался староста. Его арестовали и увели куда-то. Так ему и надо! Сейчас засыпают ров, ломают изгородь.

— Кто ломает?

— Народ! Кто же еще? Партизаны уже ушли… Тебе нельзя много говорить. Пополощи рот и поешь!

Там Шань только хмыкнул, и трудно было понять, что он хочет сказать. Старик был крепко сложен, черен от загара, волосы побиты сединой. По характеру он был угрюм — за день ни словечка ни проронит, не улыбнется. По лицу его никогда не угадаешь, как он настроен и что у него на уме. Старуха боялась мужа. Боялась потому, что он был старше.

Старик попытался встать, опершись рукой о топчан.

— Завари-ка чайку и дай мне нож.

— Куда ты собрался? Лежишь пластом со вчерашнего вечера. Я видела партизан. Они сказали, чтобы ты оставался дома…

— Перечить мне, да?

Она сразу умолкла, но за ножом не пошла, а опустилась на пол около лежанки и что-то тихо зашептала. Старик одним духом выпил чашку чаю и поднялся. Его покачивало от слабости, и он снова опустился на топчан. Руки и ноги нестерпимо ныли. Голова стала тяжелой, будто налилась свинцом. Свет от лампы расплывался, перед глазами плясали желтые пятна.

Всего-навсего перегрелся на солнце, а как ослаб! Там Шань был известен на селе как усердный хлебороб. Он таскал по стольку снопов риса, что коромысло трещало. Буйволов на пахоте гонял до упаду. Любой труд был ему нипочем…