Йенс Йенсен - Они пришли с юга

Вернувшись домой, Мартин забрался на чердак. Он и сам не знал, зачем его сюда принесло, — неуютно, пахнет кошками, воздух спертый. У каждой семьи здесь был маленький чуланчик для топлива. На чуланчик Карлсенов Якоб повесил большой замок, хотя в это время года топлива почти не держали. Над решетчатой дверью оставалось небольшое отверстие, и Мартин протиснулся в него.

Вот стоит керосинка, которой они пользуются зимой, но в последние годы керосина не достанешь. Вот обеденный стол с двумя поломанными ножками. Карен часто говорит, что надо бы его починить. Когда приходит хоть один гость, за столом, который стоит в комнате, тесно. Усевшись на санки, Мартин перелистывает старые семейные журналы, но мысли его все время возвращаются к тому, что он видел в порту. Вот к чему приводит война. Когда писались эти старые журналы, времена были спокойные и люди жили мирно, а теперь они убивают друг друга. Правда, Якоб говорил, что войны бывали всегда, потому что те, кто затевает войны, наживаются на них. Якоб так и сказал: они дерутся из-за денег.

За полчаса Мартин пересмотрел все журналы и стал искать еще — он ищет их в самом дальнем углу чулана, где в полу сделан люк.

Мартин смотрит в глубину люка, но там нет ничего интересного; изоляционные материалы, мусор, обломки досок и мешки из-под цемента, которым замазывают дыры, чтобы вода не протекала в нижние этажи, — да только это мало помогает. Приглядевшись внимательнее ко всему этому хламу, Мартин ложится на живот и извлекает один мешок. Мешок всегда пригодится в мальчишеском хозяйстве. Но мешок, оказывается, не пустой, в нем что-то лежит. Что бы это могло быть?

Сердце Мартина бешено колотится. Он озирается — никого. В мешке ружье, новехонькое ружье, обильно смазанное маслом. Оно легкое и короткое. «США. Дженерал моторе», — написано на затворе. В голове Мартина вихрь — от восторга у него захватывает дух. В мешке лежит что-то еще… Так и есть, это патроны.

Значит, Якоб участвует в Сопротивлении! Конечно, участвует. Мартин осторожно заворачивает ружье в мешок и кладет на место. Когда ему исполнится четырнадцать лет, он попросит Якоба, чтобы его приняли в Сопротивление. Пусть отец сделает ему такой подарок — вместо щенка, которого Мартин просит уже давно.

Теперь он понимает, почему Фойгт так часто наведывается к ним и почему у Якоба вдруг время от времени появляется какая-то странная сверхурочная работа.

— Надо приглядеть за печью, — говорит он. — А то нынешнее топливо никуда не годится. — Кто-то должен позаботиться о том, чтобы пламя не гасло.

Когда Якоб возвращается домой, Мартин испытующе вглядывается в лицо отца, его распирает гордость, у них теперь общая тайна. Его отец — один из тех, за кем охотятся, кого ненавидят немцы. Он прячет на чердаке ружье. Но Якоб не замечает восхищения Мартина. Он занят другим: в Оденсе забастовка, ему рассказали об этом железнодорожники, а те узнали это от своих товарищей с Фюна. Говорят, там разыгрались настоящие уличные бои, обе стороны потеряли много убитыми. Все началось с того, что немецкий офицер застрелил пятилетнюю девочку, а толпа растерзала убийцу. В Ольборге произошли драки в ресторанах, рабочие аэродрома, верфи и других крупных предприятий бросили работу — возможно, все это выльется во всеобщую забастовку.

— Сами понимаете, что наши политики волосы на себе рвут, — сказал Якоб. — Они тут сотрудничали с нацистами, расстилались перед ними, лизали им зад, а мы вдруг начали борьбу. Выходит, они сами себя в дураках оставили — народ их больше не слушает, а немцам они теперь ни к чему. Умнее всего на их месте было бы добровольно уйти от дел, пока их не выгнали. Больше им ничего не осталось. Вот только не знаю, когда они на это решатся.

— А когда мы решимся устроить забастовку в нашем городе? — спросил Мартин.

— Пока не знаю, но бастовать мы будем, — сказал Якоб.

М вот пришел август — время созревания хлебов и сбора урожая. Ветви яблонь склонились к земле под тяжестью плодов, у крестьян началась страдная пора, все в природе наливалось соками, и казалось, щедрости земли нет и не будет конца.

Вечера стояли теплые и светлые, вода в реке еще хранила июльский зной, а на берегу густо разросся камыш высотой в человеческий рост. Солнце уже не достигало холмов на севере, оно заходило раньше, гася свой кроваво-красный диск в воде реки. Но перед этим оно вспыхивало в тысячах оконных стекол, и город с его громоздящимися по склону домами в свете заката напоминал сверкающую и искрящуюся хрустальную гору.