Сергей Андрианов - Пилоты грустят до старта

Марина поняла все. Вот почему Ксенофонт последнее время говорил о долголетней жизни на сцене. Так это он для ее матери. Чтобы она вспомнила пропавшего на войне отца, подумала бы и об Алексее Пушкареве, жизнь которого полна ежедневных опасностей.

Марина выпрямилась, независимо посмотрела на мать:

— Мама, ты знаешь, никто не удержит меня.

— Поступай, как хочешь, но сердце мое терзается. Был бы жив мой папа, я бы его спросила. Сходила бы на могилу и все равно спросила. Только бы знать, где она…

Марина понимала: Ксенофонт, может быть и не желая того, задел самую больную в семье рану.

— Успокойся, мама. Успокойся…

— Как успокоишься, дочка, сердце выстукивает только одно: «нет, нет, нет…»

— Что «нет», мама? Что «нет»?

— Не знаю, доченька, не знаю, — смущенно и путано говорила мать. Она вспомнила просьбу Ксенофонта Михайловича предостеречь Марину от необдуманного, скоропалительного решения, спасти от опрометчивого для человека искусства шага. И ей уже представлялось, как Марина «завянет», как загубит свой талант. — Не знаю, но мне кажется, что-то не так делается. Подумай о своем будущем…

«Подумай о будущем…» Это опять не ее слова. Это слова Ксенофонта, Последним разговором с матерью Ксенофонт только ускорил отъезд Марины в Н-ск. Она стала упрямее, настойчивее. Такой Марина становится, когда ей что-то мешают сделать, решить, идут поперек ее воли. Почувствовав малейшее сопротивление, она тут же мобилизуется. Марина собралась в один день и уехала, написав на вокзале перед отходом поезда письмо Ксенофонту. Много хороших, добрых слов высказала она ему на прощание и только одной фразой, словно бы невзначай, обмолвилась: «Но я все-таки решила съездить в Н-ск».

«Съездить»… Вот это, одно только слово мучило ее сейчас больше всего. В самый последний момент Марина чего-то испугалась, рука дрогнула, и она написала это слово вместо любого другого: «уехала» или хотя бы «ехать». По крайней мере, была бы ясно выраженная определенность, а «съездить» может быть истолковано как угодно, и конечно же Ксенофонт поймет все по-своему. Обрадуется ее возвращению, и тогда, хочешь не хочешь, придется лицом к лицу вести с ним разговор, обременительно-неприятный для нее и безрадостный для него.

Что бы она сейчас не сделала, чтобы только перечеркнуть то, вышедшее из-под дрогнувшей руки слово!

Марине было трудно остаться в Н-ске, она не могла не ехать и в то же время ругала себя за такой внезапный отъезд. Все-таки надо было дождаться Алексея, хотя бы подробнее сказать, объяснить Лене Орловой и Тане Костиковой. Но она не сделала ни того, ни другого. Марина позабыла всех и вся. Ехать! Немедленно ехать! Лететь птицей, бежать… Скорее… Скорее…

Это случилось с ней на квартире у Лены Орловой, когда она смотрела альбом «Фронтовики». Неторопливо разглядывала выцветшие фотографии военных летчиков. Молодые ребята, все в орденах и медалях, то улыбающиеся, то суровые, неприступные. Читала короткие биографические справки, скупые заметки о боях и подвигах. Это были гвардейцы истребительного авиационного полка, солдаты Великой Отечественной. Марина вглядывалась в их совсем юные лица, а в памяти стоял рассказ ее матери, Антонины Ивановны. Горький рассказ о событиях тех далеких и трагических для нее дней. Перед глазами вставала маленькая заплаканная девочка, будущая ее мама, ждущая затерявшегося на войне отца.

Была победа, и солдаты возвращались домой. Когда у широких, настежь распахнутых ворот их большого двора останавливался человек в военном, из всех парадных полукруглого, деревянного, одноэтажного дома выскакивала ребятня, выходили молодые и старые женщины. Временами раздавался счастливый детский кряк: «Папа! Мой папа вернулся!»

Маленькая Тоня видела, как военного дядю окружали, обнимали и целовали, плача от радости, а он брал девочку или мальчика на руки и нес домой. Она шла рядом и тоже повторяла: «Папа! Папа!» Ребята всегда шагали гурьбой, все вместе, потому что вместе росли. Двор был густо населен детьми. Здесь было много эвакуированных семей. Тоне все время казалось, что счастливыми были те девочки и мальчики, которые успевали раньше всех добежать до ворот и ухватить за руки дядю. С той поры, как Тоня поняла это, она все свои игры перенесла к воротам. Там долго и терпеливо высматривала своего папу. Однажды она увидела человека в пилотке и военной гимнастерке и, спеша опередить других, закричала: «Мой папа! Мой папа!» Порывисто метнулась к нему, споткнулась, поранила ручонки, но не плакала, а радовалась. Поднималась и опять бежала, повторяя: «Папа, папа, мой папа!»