Сергей Андрианов - Рассказы

Телефонный звонок остановил меня на пороге. Я еще перебирал в памяти, все ли взял с собой на природу, а перед глазами, словно мираж, уже маячил прохладный лес, серебрилось круглое, как блюдце, озеро, виделось то укромное местечко, где есть и шелковые травы, и тень, где пьянеешь от одного только глотка воздуха. Хотелось скорее расстаться с душной теснотой городских улиц, с переполненными автобусами и метро, с домашним и рабочим телефонами. Я испытывал блаженство уже оттого, что решил ехать непременно сейчас, в ночь, чтобы с первыми шагами от электрички дышать не надышаться росистым настоем лугов, а затем глядеть не наглядеться на лучистую роздымь рассвета. И вот надо же — телефонный звонок.

В другой раз к нему суетливо спешишь, боясь, что оборвется сигнал, а сейчас… Нехотя закрываю дверь, опускаю на пол рюкзак и так, будто отмахал по жаре по меньшей мере десятка два километров, плетусь к аппарату. Трубку взял без всякого энтузиазма в совсем без настроения буркнул: «Да…»

А трубка взбудоражено гудела, голос был такой, что не забудешь и через сто лет.

— Сережа!.. Сережа!.. Ты что, задремал, что ли, елки-палки? Ежа тебе за пазуху!

Фронтового штурмана Виктора Куземкина я узнал сразу. С ним мы время от времени перезваниваемся, справляемся о судьбах боевых друзей, а весной, когда зацветает черемуха, едем на Украину, в небольшой районный городок. Гвардейцы-однополчане съезжаются туда с разных концов страны. Оттуда мы летали в глубокий тыл врага, наносили бомбовые удары по фашистской Германии. И туда мы возвращались после полетов.

Встречаясь теперь, мы забываем о возрасте, о болячках и болезнях; пережитые неудачи кажутся пустяками в сравнении с тем, что было тогда, в первой половине сороковых. Мы живем атмосферой той боевой поры, дышим воздухом тех грозовых лет, которые сроднили нас навсегда. Кажется, вот-вот придет замначштаба полка Расщупкин и, разглаживая буденновские усы, объявит: «Всем быть на местах — сегодня боевой вылет». Мы давно знаем друг друга, и поэтому нам понятны и едва заметные жесты, и мимолетные взгляды, и недосказанные кем-то слова…

Сколько бы ни минуло лет, а по телефону тоже узнаешь каждого. И у Куземкина сейчас голос тот же. И те же «елки-палки». Для него они крайняя степень упрека, иной раз — восторга, а для нас, однополчан, всегда как позывные.

Куземкин не дает слова сказать:

— Тебя, елки-палки, не растормошишь! Зовешь, зовешь: приходи, приезжай, прилетай! А ты — ни с места, заякорился, как самолет на стоянке. Погоди, завтра не то еще скажу…

— Как завтра?.. Да я сегодня, прямо сейчас… Попытался объяснить Куземкину свой план на выходные дни, но где там… Он сыплет свое:

— Знаю, что дальше скажешь: времени нет, командировка, запарка, сердечко шалит. — Куземкин пытается ошарашить меня моими же словами. — Канцелярия тебя засосала…

— На электричку собрался, — наконец удается мне вставить несколько слов.

— Далась тебе электричка! Прошка приезжает, елки-палки!

— Как — Прошка?!

— А так, приезжает, — на удивление быстро свернул разговор Куземкин. — Завтра в десять жду у «Сокола»…

В трубке уже звучали сигналы, а я все еще чего-то ждал, ждал голоса самого Прошки. И даже когда положил трубку, все думал — позвонит. Как можно терпеть до завтра? Пусть другие едут на золотой песочек, нежатся на шелковистой травке и дышат сосновым воздухом. Для меня эта загородная прелесть сейчас потускнела, отступила на второй план. Пусть солнце печет и жарит, как всю эту долгую неделю, я все равно не буду сожалеть, что проведу еще одну душную ночь в городской квартире. И буду вскакивать к каждому звонку: вдруг Прошка?

Прошка ни разу не был на встрече однополчан, и мы не виделись с ним двадцать лет. Но я помню почти каждый его боевой вылет. А вот послевоенные его пути-дороги неведомы и по сей день. И кто знает, какими курсами судьба водила его все эти годы. Но я уверен: он не искал покоя в тиши…

Наше расставание и сейчас вспоминать больно. До сих пор на душе тягостный осадок. А день тот, как сейчас, перед глазами.

Помню, Прошка пожал мне руку:

— Ну, так всего…

Он медленно пошел от самолета, а я ждал, когда обернется. Вскинет голову, отбросит в стороны руки, и лицо его осветится добрейшей улыбкой. Заныло в груди: неужели он так и уйдет? Скроется за зеленым забором акации, сядет в машину, уедет, не сказав больше ни слова? А как хотелось услышать его любимое: «Не долетим — так доедем, а не доедем — так дойдем!» Думал, скажет и начисто перечеркнет все, о чем только что говорил мне.