Костас Кодзяс - Закопчённое небо

Мариго молча попыталась высвободить свои руки из его рук. Она ни за что не ответит, ни за что не ответит на такой вопрос, она дала себе в этом клятву. Воспоминание о том страшном вечере, когда Никос вернулся с гор домой, до сих пор преследовало ее, как кошмар. Она посмотрела на Илиаса глазами, полными слез, и прошептала:

— Пей кофе, Илиас.

Калека откинул назад голову, и лицо его исказила гримаса.

— Ох! Зачем я только выжил! Эх, приятель, черт тебя подери, чего ты тащил меня на своем горбу? Бросил бы лучше там, в снегу…

— Замолчи! — оборвала его Мариго.

Он часто твердил это, и Мариго было нестерпимо больно слушать его. Она села на порог и задумалась.

Всю оккупацию Илиас пробыл в госпитале. Первое время, когда Мариго приходила его навещать, он неизменно заводил разговор о своих ногах. То вспоминал о родинке, которая была у него на правой голени, то о том, как он сломал однажды лодыжку и целый месяц пролежал в гипсе.

— Здорово сломать ногу на стройке! Получаешь пособие и бренчишь себе на гитаре… Помнишь, мать, какие песенки я тебе играл? — Увидев, как она побледнела, он спрашивал ее: — А что ты будешь делать с моими новыми полуботинками на толстой подошве? Принеси мне их сюда как-нибудь, так, смеха ради.

— Замолчи, замолчи, я больше не выдержу, — дрожа всем телом, умоляла его Мариго.

Когда он изводил ее, лицо его искажала отталкивающая гримаса.

— А почему мне отрезали ноги, как ты думаешь? — приставал он к матери. — Из-за мула! Паршивого мула! — И он заливался смехом…

Мариго носила ему пироги, испеченные из кукурузной муки с глюкозой. Он с жадностью набрасывался на них. Иногда он подтрунивал над матерью, отпускал грубые шуточки. На глазах менялся его характер. Однажды он сказал ей, что собирается заработать на каких-то махинациях.

Илиас снюхался в госпитале с довольно подозрительными типами. Организовав целую шапку, они подделывали талончики на обед, воровали лекарства, присваивали себе посылки Красного Креста, предназначенные для всех раненых. В конце концов их темные дела были раскрыты, и на собрании, устроенном в госпитале, потребовали, чтобы все эти безобразия прекратились. Илиас стал кричать и ругаться. Когда же его приперли к стенке, он напал на своего соседа, безногого критянина, и пригрозил донести, что тот вместе со своими товарищами прячет оружие.

После этой истории все раненые отвернулись от Илиаса, он оказался в полной изоляции. В палате и во дворе никто к нему не подходил, никто с ним не разговаривал. Он делал вид, что ему наплевать: насвистывал, пел, презрительно сплевывал, когда мимо него проходил кто-нибудь из госпитального комитета.

Лишь Мариго понимала, какую драму он переживал. Она попыталась пробудить в нем мечты о мирной жизни. Как-то раз она заговорила с ним о будущем. Он, мол, будет получать пособие. Ведь война рано или поздно кончится. Найдется какая-нибудь покладистая женщина, опрятная, заботливая, она будет с него пылинки сдувать. Может быть, он откроет лавочку, например галантерейную, будет продавать канцелярские товары, сигареты, карамель ребятишкам. Все в квартале полюбят его…

— Перестань, мать. Глупая ты, — перебил он ее. — Как только кончится война, на первом же пароходе привезут американские протезы. Знаешь, как далеко шагнула теперь наука; от всяких изобретений просто рехнуться можно. На протезах этих прыгай себе, танцуй, точно на шарнирах. Были бы только деньги.

Тут Мариго вдруг решила сказать ему об отъезде Никоса.

— Знаешь, Илиас, Никос уехал… — начала она.

— Куда?

— В горы, — шепнула она ему на ухо.

Лицо калеки выразило изумление, а потом стало нервно подергиваться. Он принялся поносить партизан, из-за них де страдает народ и немцы вырезают целые деревни. Долго бранился он, но, поймав на себе осуждающий взгляд матери, замолчал. Никогда не думал он, что она сочувствует партизанам. Это его-то мать!

Вскоре он притворился, что у него разболелась рана. Мать села к нему на кровать и стала нежно гладить его по щеке.

— Ах, Илиас, тебе больно, сынок?

Его утешила эта ласка, и он успокоился. Но впервые в тот день почувствовал он, что в душе матери есть другие привязанности. Например, к младшему сыну. А калека хотел, чтобы ее любовь была обращена только на него; он хотел мучить мать и целиком распоряжаться ею. Илиас ревновал ее к брату.

— Старушка моя! Ох, как-нибудь пойдем мы с тобой на пару, прошвырнёмся в Заппион! Принеси мои полуботинки, — добавил он, ущипнув Мариго за шею.