Костас Кодзяс: Закопчённое небо

Молодость, любовь, благородство, высокие помыслы гибнут в этой неравной борьбе вместе с юными героями книги. Но гибнут они не бессмысленно, не зря. Их светлый подвиг озаряет жизнь людей, зовет на борьбу оставшихся в живых. И дело, за которое они отдали жизни, живет и развивается. Продолжает борьбу Никос, новые революционные силы зреют в рабочем коллективе фармацевтического завода. И даже люди старшего поколения, всегда стоявшие вне борьбы или бывшие ее противниками, такие, как сама Мариго Сакка или полковник Перакис, начинают понимать, что нельзя так жить дальше, и мало-помалу включаются в борьбу. С этими чувствами надежды и веры в будущее торжество правого дела на многострадальной греческой земле и закрывает читатель роман К. Кодзяса.

И хотя роман написан двенадцать лет назад, нынешняя судьба греческого народа, подпавшего под власть военной хунты, как бы осветила его новым светом. Мне кажется, прочтя его, советский читатель гораздо лучше поймет существо событий, происходящих сейчас в Греции, почувствует еще острее, что должен переживать в наши дни каждый честный грек, и ощутит всю глубину трагедии этого прекрасного и всегда дружественного нам народа.

Родина демократии — Греция оказалась сейчас страной военно-фашистской диктатуры. Переворот, совершенный хунтой «черных полковников», — это по сути первая крупная вылазка послевоенного неофашизма в Европе. Советский народ, заплативший дорогой ценой — двадцатью миллионами жизней — за победу над германским фашизмом, не может не быть глубоко озабоченным событиями в Греции и судьбой греческого народа. Широкое, душевное движение солидарности с греческими демократами, развернувшееся в нашей стране, красноречиво свидетельствует о глубоком сочувствии наших людей страдающей Греции. Книга Костаса Кодзяса — борца, коммуниста, верного сына своего народа — будет сейчас вкладом в это движение солидарности.

С. С. Смирнов

писатель, Лауреат Ленинской премии, председатель Советского комитета солидарности с греческими демократами

Было холодное январское утро 1939 года. Хараламбос Саккас собирался выйти из дому; он напялил на голову смятую кепку, поднял воротник пальто. Этому щуплому, маленькому старичку с острым носом и большим кадыком было около шестидесяти пяти лет, но от чрезмерных возлияний у него давно уже тряслись руки. В своем потрепанном балахоне длиной чуть не до пят он напоминал смешного Фасулиса, куклу, с которой любят играть ребятишки.

Он стоял посреди комнаты и, чтобы согреть руки, дышал на них, поглядывая на своего старшего сына. Втянув голову в плечи, Илиас брился перед осколком зеркала, поставленным на мраморную доску комода. От Илиаса, высокого курчавого юноши, у которого даже зимой не сходил загар с лица, шеи и рук, веяло силой и здоровьем; он был в майке, но точно не чувствовал холода, и, возможно, поэтому старик при взгляде на сына зябко поежился…

Хараламбос принялся ходить по комнате.

По правде говоря, ему больше нечего было делать дома. Он налил в стакан настойки целебной травы, выпил ее и теперь, казалось, мог бы идти.

Но его жена, Мариго, взбивавшая матрас на постели, покосилась на него, заподозрив недоброе. «Гм, опять он вытащил из кармана какие-то засаленные бумажонки, напускает на себя деловой вид. Чую, что он без гроша», — подумала она.

Поеживаясь от холода, Хараламбос с нетерпением ждал, когда жена закончит уборку. «Вот чудачка, целый час стелит кровать, любит порядок. С молодости она такая!»

Наконец Мариго взяла поднос с пустыми чашками и, бросив подозрительный взгляд на мужа, молча вышла из комнаты. Вскоре из кухни донесся шум льющейся из крана воды.

— Илиас… — Хараламбос подошел на цыпочках к сыну и осторожно притронулся к его плечу. — Будь добр, сынок…

Илиас обернулся, продолжая намыливать подбородок.

— Чего тебе?

Отец костлявой рукой погладил его по плечу.

— Не найдется ли у тебя десятки?

— Опять попрошайничаешь, отец…

— Тс-с-с! Как бы не услыхала твоя мать.

Хараламбос испуганно покосился на дверь и, отойдя от сына, встал у стены.

Он ждал и ждал, с грустью наблюдая, как Илиас намыливает кисточку; потом перевел взгляд на сросшиеся брови сына, темную родинку у него над локтем — точь-в-точь как у него самого, на том же месте.

— Мне даже закурить нечего, Илиас. Ни одной сигареты, — пробормотал он, уставясь в потолок.

На облезлом потолке выделялись слои старой краски. Эти две комнатки с кухней Хараламбос снял задолго до того, как открыл свою лавку, еще тогда, когда ходил по деревням с рулонами материи за спиной. Квартал этот понравился Мариго. Большинство соседей были беженцами из Малой Азии; они работали на ближайших заводах или содержали разные лавчонки. В то время в двух шагах от их дома кончались все постройки и начинались поля, неподалеку росло несколько оливковых деревьев и виднелся голый склон холма.