Александр Зонин: Морское братство

— Ох, просится под выстрел, — сказал, распахивая дверь рубки, старпом Бекренев.

— А зачем стрелять? — с усмешкой спросил Долганов, зная, что последует гастрономическая агитация. И действительно, Бекренев стал уверять, что печень нерпы «мировое блюдо», что в кают-компании обрадуются свежей закуске, так как консервы всем опостылели.

— Чудесно, — согласился Долганов. — Но сейчас некогда.

Он кивнул на концевой транспорт, из-за которого отставал миноносец. Вдали уже дымили линейные ледоколы, корабли охранения стопорили машины, остальные транспорты, перестроившись в кильватерную колонну, втягивались в канал.

— Вот подгоним этого соню и постреляем, — успокоил он старпома и приказал увеличить ход. Расталкивая слабый лед, миноносец обежал вокруг транспорта и проложил широкую дорогу чистой воды. Американец понял молчаливое приглашение, и за его кормой заметно увеличилась струя.

— Красноречивее всяких сигналов, — объявил штурман, когда Николай Ильич вновь перевел телеграф на «малый».

«Упорный» был теперь на траверзе другого миноносца своего дивизиона, и Николай Ильич, приветственно махнув товарищу рукой, разрешил охоту.

— Только, чур, Алексей Иванович, не стрелять по зверям в воде. Утопим зря и не вытащим!

— Конечно, конечно, — откликнулся помощник и торопливо выпустил несколько пуль.

Нерпы не переменили даже своих мест на льдине. Николай Ильич отобрал у Бекренева винтовку.

— Нехорошо перед народом срамиться, старпом, очень нехорошо.

Этого не следовало говорить. Алексей Иванович Бекренев не понимал шуток. А тут еще штурман, бравший пеленг, крикнул:

— Видно, цель великовата.

Бекренев нахохлился и стал похож на боевого петуха. Он покосился в сторону штурмана, строго взглянул на краснофлотцев и попытался принять вид безразличного наблюдателя.

Долганов несколько раз прицеливался и опускал винтовку. Хотелось убить большого тюленя, да так, чтобы без хлопот взять на борт, и вот он рассчитывал, выжидал.

У Бекренева не хватило терпения, он громко и независимо сказал:

— Нацеленная винтовка даже не пугает. Пожалуй, придется выстрелить, товарищ командир.

— Придется, — невозмутимо согласился Николай Ильич и спустил курок.

Тюлень вскинулся и ткнулся мордой в лед. Штурман зааплодировал и крикнул:

— Учитесь, Алексей Иванович!

— Здорово, здорово, — неохотно согласился Бекренев.

— Всегда следует в голову бить, — будто извиняясь за свой успех, объяснил Николай Ильич. — Вы попробуйте по такому рецепту, старпом.

Он отдал винтовку и пошел смотреть, как поднимут добычу.

Колтаков сменился с вахты и на правах старого зверобоя разделывал тюленя. Вокруг толпились незанятые краснофлотцы, и присяжный зубоскал, радист Головченко, предлагал:

— Первым делом — тюленьи гляделки товарищу Колтакову. Свои у него небось устали, трудно даже в кильватер держать.

— С чего бы это? — поощрил кто-то, поняв насмешку радиста.

— А собственные у него слезой изошли: в Архангельск не попадем!

Колтаков покосился на радиста и ловким ударом отделил горло нерпы.

— Можете получить, товарищ Головченко, для успеха в самодеятельности. Богатые голосовые связки — первый певец был на лежках Белого моря.

— Товарищ Головченко — тенор, ему не подойдет, — сказал кто-то под общий смех.

— А кому ласты?

— Боцману, чтобы ловчее тросы укладывать.

— Удобнее будет узлы вязать!

Уже каждому хотелось принять участие в состязании на меткое словцо. Особенно дружно навалились на молодожена, комендора Ковалева. Ковалев стеснялся, краснел до самых ушей, а Долганов, как давеча в беседе с Колтаковым, почувствовал себя связанным с комендором общим чувством. Он сказал:

— Все от зависти, Ковалев, уверяю вас, от зависти. Они после похода будут на корабле, а вас отпущу на три дня в Мурманск. Знают и завидуют.

Николай Ильич медленно пошел по кораблю, заглянул в энергопост, в первую машину, на камбуз. Радуясь порядку, гордясь почти щегольской опрятностью, он вернулся на мостик в хорошем настроении и даже признаки ухудшения погоды встретил с одобрением:

— Положено по сезону, Кулешов. Чего жалуетесь?

— А я не жалуюсь, — сказал штурман.

Когда корабли расстались с транспортами и полным ходом пошли в обратный путь, Николай Ильич прилег в салоне на узкий диванчик. В комбинезоне и унтах было неудобно, но усталость после бессонной ночи взяла свое, и он задремал. Вырываясь из забытья, отличал противолодочные зигзаги от смены румба на генеральном курсе, но лишь усилившаяся качка избавила его от сонного оцепенения. Тело то делалось тяжелым и вжималось в кожу дивана, то становилось необычайно легким, словно пустым, и готово было взлететь. Портьера на переборке с дребезжанием ходила на кольцах. Вдруг жесткая волна ударила под самый киль корабля. «Упорный» вздыбился и стремительно полетел вниз. Николай Ильич встал, нахлобучил шапку и вышел.