Наталья Ломаченкова: Переиграть время

— За Победу!

Выпиваю до дна, ухитрившись почти не закашляться. Пожалуй, об этом случае профессору рассказывать не стоит.

Всовываю стакан в руку очередному военному, который он машинально принимает, и, чуть пошатываясь, выхожу из круга. Пока ещё не поздно.

Дальше, дальше от людской массы, благо полей, шире чем в России, вряд ли найдёшь где-либо. Дальше, туда, где уже почти не видно пляшуших отблесков костров, а над головой горят и ясным серебром сверкают звёзды.

И тот же Млечный Путь — как ярко и отчётливо я ещё никогда не видела. Замираю в немом благоговении, словно прикоснувшись к чему-то сакральному, сокровенному, непостижимому.

Чуть шелестит трава, выдавая рядом присутствие ещё одного.

Молчание. Но и это молчание тоже наполнено чем-то умиротворяющим и мягким.

— Надеюсь, я не обидела вас.

— Нет, — Онезорг чуть прикрывает глаза. — Мы все рады, что война закончилась. Слишком… слишком много было заплачено.

— Война всегда боль, — смотрю на искорки-звёзды, ничуть не изменившиеся за каких-то восемьдесят лет. В голове немного шумит, наверное потому, что я всё ещё не привыкла пить спирт такими большими дозами. — В такую ночь, как эта, хочется не ненавидеть, а любить и быть любимой.

— У вас есть человек, которого вы любите? — бесстрастный тон. Даже чересчур бесстрастный. Пожимаю плечами.

— Пока нет. А у вас?

Ответный жест, короткая улыбка.

— Пока нет.

Несколько минут молча рассматриваю ночное небо, это вышитое хрустальным бисером полотно, словно пытаясь найти ответ на вечные вопросы.

— Вы столько сделали для нас, Рудольф… Скажите, может есть какая-нибудь награда, которую вы хотели бы получить…

Застывшая пауза заполняется горечью. Затем резкое:

— Этой награды я недостоин.

Мимолётное прикосновение сухих губ к кончикам пальцев — будто боясь этого жеста, и он стремительно разворачивается, почти мгновенно растворясь в ночной темноте.

Несколько секунд ошарашенно смотрю ему вслед.

Однако.

Сажусь на землю и меня неожиданно пробивает истерический хохот. Насмеявшись вволю, решаю списать сие своё неадекватное поведение на излишек алкоголя в крови. После недолгих размышлений прихожу к выводу, что отведённое нам здание я сейчас искать не в состоянии, кое-как добираюсь до ближайшего костра и мгновенно проваливаюсь в сон. На войне как на войне…

Утро, как и положено сельскому утру, начинается с крика петуха. Точнее — вопля петуха. Первое инстинктивное движение — нащупать и выключить чёртов будильник. Озарение наступает только через минуту, когда рука натыкается на пустой стакан. Помянув всю родню петушиного племени да седьмого колена, с кряхтеньем поднимаюсь и, по возможности аккуратно обходя чужие тела, громко храпящие вокруг погасших костров, пробираюсь к пункту сбора, благо моя память уже соизволила вернуться. Надеюсь — искренне надеюсь — что Дёмин с Онезоргом сейчас в более адекватном состоянии, нежели я.

У входа меня встречает Неля.

— Ну где же ты была? — торопливый осмотр, словно желая убедиться, что со мной всё в порядке. Пожимаю плечами, внутренне жмурясь от удовольствия. Приятно, что хоть кому-то не всё равно, что с тобой случится.

— Рудольф, кажется, вообще всю ночь спать не ложился, — тихо добавляет девушка.

Так. А вот это уже не есть хорошо.

— Вы-то сами выспались? — скрывая смущение. Неля с улыбкой кивает на потягивающегося Дёмина. Принимаю это за положительный ответ. Ну хоть что-то…

— С добрым утром, — приветливый кивок обоим мужчинам.

Виктор фыркает, пытаясь натянуть на ногу сапог и одновременно отдать честь. Получается плохо. Тем более, что весь вид его говорит о том, что каким-каким, но уж добрым это утро точно не является. Машу рукой — у самой аналогичные мысли.

— Ну-с, Нельчик, посмотри, что у нас с провизией, ладно? Кушать уж очень хочется, хотя на лице нашего отважного капитана крупными буквами написано обратное.

Дёмин недовольно проводит рукой по лицу, точно пытаясь стереть надпись.

— Вечно ты, Ольга, издеваешься! Сама вон где-то прогуляла всю ночь…

— Пить меньше надо! — наставительно произношу, краем глаза наблюдая за смеющейся Нелей. — И потом, завидовать — грех.

Укоризненно-страдальческий взгляд, и Дёмин торопливо выходит из комнаты освежаться у колодца. Следом выскальзывает переводчица, отправляясь на охоту за едой.

Подхожу к неподвижно замершему у окна Онезоргу.

— Ну что это вы удумали, Рудольф? Не спать всю ночь…