Георгий Цицишвили - Любовь поры кровавых дождей

Как только установилась теплая погода, девчата попросили меня переселить их на боевую платформу. «Нам трудно по тревоге с базы на платформу поспевать», — объяснили они.

Просьба была необычна: на боевой платформе у нас еще никто никогда не жил, поэтому я обратился, к командиру. Он не задумываясь дал согласие. Это меня удивило.

На железном полу платформы спать было невозможно, но девушки раздобыли где-то доски, нашлись среди ребят и охотники поплотничать, смастерили дощатый настил в одном углу, укрепили над ним брезентовый навес, получилось что-то вроде шатра. Там девушки на ночь стелили себе постель и таким образом ни на минуту не оставляли своего боевого поста.

Обе они, и Нелидова и Еремеева, были большие мастерицы песни петь. Пели они русские и украинские песни в два голоса.

Вскоре к их дуэту присоединились два бойца-украинца, обладатели красивых сочных басов. Составился чудесный квартет.

Лишь только утихали бои и наступало временное затишье, на боевой платформе, которую теперь иначе и не называли как «девичьей», устраивался настоящий концерт. И конечно, все свободные от боевого дежурства собирались сюда.

Наши ребята, плечистые, статные да ладные, возмужавшие в огне войны, глядели на «девичью» платформу такими глазами, будто сама дева Мария сошла туда с небес.

Между тем общая обстановка на фронте складывалась тяжелая.

Наша армия, ведшая наступление в районе Тосно — Любани, попала в окружение, и немецкие дивизии яростно атаковали ее поредевшие части.

Наш бронепоезд поддерживал обессилевшие в неравных боях соединения 2-й Ударной армии и облегчал их выход из окружения. Мы должны были обеспечить артиллерийскую оборону коридора, по которому части Ударной армии выбирались из окружения.

Узкий коридор этот пролегал по заболоченной местности, и немцы, занимавшие высоты по обе стороны коридора, простреливали его вдоль и поперек. Наша же артиллерия, занимавшая позиции на другом берегу Волхова, не могла подобраться ближе к вражеским огневым точкам, а стрельба с дальних дистанций не приносила желаемых результатов. Поэтому наши орудия не оказывали необходимой помощи ни тем частям, которые находились в окружении, ни тем, кто под защитой темноты выбирался по заболоченному коридору.

Одной из малочисленных артиллерийских частей, которая могла передвигаться по железнодорожному полотну, проложенному близ коридора по эту сторону Волхова и в нужный момент прикрывать огнем части армии, был наш бронепоезд.

Противник легко разгадал замысел командования, поэтому немецкая авиация и дальнобойная артиллерия не давали нам покоя. Дня не проходило, чтобы мы не потеряли несколько человек. Личный состав бронепоезда продолжал таять как свеча. В орудийных расчетах не хватало людей. Один боец выполнял обязанности двух, а то и трех номеров орудийного расчета.

Наконец наступили такие дни, когда мы не успевали ни поесть, ни побриться. Мы то отбивали налеты авиации, то ставили заградительную огневую завесу, то посылали снаряды в невидимые с бронепоезда наземные цели. Артиллерийский огонь корректировал командир среднекалиберного взвода бронепоезда.

На нашем наблюдательном пункте за рекой Волхов приходилось бывать и мне, и капитану Балашову. Постоянно там находились командир взвода, радист и два разведчика. Они сообщали нам координаты объектов, подлежащих обстрелу.

По нескольку раз в день выезжали мы на боевую позицию, чтобы обстреливать вражеские объекты. На каждую нашу атаку немцы отвечали контрударом то с воздуха, то артиллерийским огнем.

В течение нескольких недель мы постоянно находились в «готовности номер один», то есть в положении боевой тревоги, и ни на минуту не покидали боевых платформ, так как не знали, в какой момент потребуется помощь нашей пехоте. А помощь требовалась немедленная и безотказная. Каждая секунда была дорога. Если бы враг перешел рубежи, которые мы прикрывали артиллерийским огнем, стрелять уже не имело бы смысла. Малейшая задержка с нашей стороны могла стать роковой для наших стрелковых частей.

Открыть вовремя огонь — наипервейшая заповедь артиллериста, и самое, казалось бы, незначительное нарушение ее — уже провинность, уже преступление.

По этой-то причине мы круглые сутки проводили на платформах, либо ожидая сигнала открыть огонь, либо отражая натиск атакующих нас вражеских самолетов.

Тогда-то я и решил подыскать себе какую-нибудь книжку, чтобы в свободные минуты, которые хотя и редко, но все же выпадали, читать ее. У одного бойца нашлась основательно потрепанная с отодранной обложкой книга «Петр Первый» Алексея Толстого. Я попросил у него это тогда еще не оконченное произведение и начал заново перечитывать.