Георгий Цицишвили - Любовь поры кровавых дождей

Гурко записал все просьбы и претензии, крепко пожал руку комиссару, весьма, довольному беседой, и обещал свое содействие. На нас с командиром он только метнул суровый взгляд из-под нахмуренных бровей. Очевидно, он сделал вывод, что на бронепоезде-123, в отличие от остальных, политработники куда лучше разбираются в боевых делах, нежели строевые командиры.

Как бы то ни было, полковник распрощался довольно тепло и отбыл почти умиротворенный. Я понял, что это всецело заслуга комиссара. Он облегчил задачу Гурко, и, вероятно, подобно тому как комиссар утихомирил полковника, так и сам полковник успокоит своего начальника.

В тот день я получил хороший урок. Я убедился, что военное искусство — дело тонкое и сложное, для овладения им одних только знаний военного дела, пусть даже самых глубоких, далеко не достаточно…

Командир наш тоже, видимо, задумался над всем этим, только, к моему удивлению, в его глазах я увидел печаль.

Полковник Гурко сдержал свое слово: на третий день после тех событий нас уведомили из штаба, что дают двух дальномерщиков, окончивших специальные курсы, шлите, мол, своего представителя, пусть принимает людей.

Командир срочно отправил за новичками старшину бронепоезда Шульженко. Наш дальномерщик, седоголовый сержант, давно перешагнувший за пятьдесят, с работой явно не справлялся — у него болели и все время слезились глаза. Из-за его ошибок невозможно было наладить точную стрельбу по прибору.

…Весь тот день, от завтрака до ужина, мы с командиром провели на платформе. Там работали наши железнодорожники. Во время налета «хейнкелей» была повреждена одна из колесных пар, и ее срочно ремонтировали.

Капитан, присев на корточки, рассматривал новую буксу, когда к нему церемонно подошел Шульженко и отрапортовал:

— Товарищ капитан, ваше приказание выполнено!

— Привез? — Балашов выпрямился во весь свой немалый рост.

— Так точно, привез!

— Хорошие ребята?

— Обе бабы, товарищ капитан, — проговорил старшина с таким видом, словно сообщал о гибели лучших друзей.

— Чего-о? — выкатив от изумления глаза, переспросил капитан.

— Так точно, товарищ капитан: обе бабы, — все тем же скорбным тоном подтвердил старшина.

— Чего ж ты их сюда волок?! — каким-то непривычным сиплым голосом спросил капитан.

— А что мне было делать? Приказ есть приказ… Документы на них выдали, сказали: отличные дальномерщицы…

Капитан разразился гневом:

— На кой дьявол мне бабы! Слыханное ли дело — бабы на бронепоезде?! Это еще что за новости! Издеваются они, что ли, над нами, черт их побери! — Капитан в ярости метнулся в сторону, потом схватил с земли ветошь, вытер измазанные мазутом руки, в сердцах с силой швырнул эту ветошь наземь и смачно сплюнул. — Баб в пополнение присылают, а? Каково? Здесь не каждый мужик сгодится, а бабы, какой с них прок?! А ты-то, ты чего стоял рот разинув, не мог сказать, что ни к чему нам такие бойцы? — набросился он на старшину Шульженко.

— Да я сказал, товарищ капитан. Говорю, бабы, они в постели хороши, это верно, а на бронепоезде, говорю, чего им делать? Да кто ж меня слушал!.. — скаля желтые порченые зубы, оправдывался Шульженко.

Капитану не по душе пришлась шуточка старшины. Он сразу же овладел собой, погасил гнев и, нахмурив брови, рявкнул на Шульженко:

— Р-разговоры! Показывай, где вновь прибывшие бойцы! — И обернулся ко мне: — Пойдешь со мной…

— Да вон они стоят, товарищ капитан, около средней платформы, — уже деловым тоном сказал Шульженко и указал рукой.

У средней платформы вокруг новеньких собралась толпа бойцов.

Все, кто был свободен от дежурства, прибежали поглазеть на девчат, оказавшихся в кольце. Стоявшие сзади теснились, поднимались на цыпочки, слышались смешки, гогот, задорные возгласы.

— Гляди, каково пополнение! — в сердцах сказал мне капитан. — Бронепоезд и корабль — один черт, баб допускать нельзя. Стереги их теперь… Вот увидишь, задурят они вконец ребят. Да как я должен воевать с таким пополнением? Бабы фрицев бить будут?.. Э-эх!

Навстречу нам шел комиссар. Вид у него тоже был крайне недовольный.

— Ну, брат, угодил! Мощное привел пополнение, а! — язвительно сказал он Шульженко.

Тому, видно, надоело оправдываться, он развел руками, пожал плечами и коротко ответил:

— Кого дали, того и привел.

О нашем старшине поговаривали, что он нечист на руку. Случалось, жаловались на него, однако уличить его в том никто не мог. По части женщин тоже водились за ним грешки. На бронепоезде его недолюбливали, но уже до войны он был сверхсрочником, и избавиться от него было не так-то просто. Особенно не любил старшину комиссар, он просто терпеть его не мог.