Алескендер Рамазанов - Дивизия цвета хаки

А ведь пора назад. Когда уже забирались на БМП, из хутора высунулся старик и, плача, стал тыкать клюкой в сторону одного самооборонца, худого, сморщенного, оборванного. Что такое? А-а! На голове у «мудофина» – защитника революции саурской – появилась новая каракулевая шапка-пирожок. Это же надо, мародер, не мог утерпеть, нацепил.

Багдасаров (замполит!) нахмурился и пошел выяснять с переводчиком суть дела у командира самооборонцев. А что тут выяснять? «Кумандон» подозвал своего бойца, врезал ему по челюсти, а шапку сорвал и отдал старику. Остальные афганцы смирно сидели на экспроприированном добре. Но их тоже можно понять: не пахали, не сеяли. А жить надо. А власть ни х... не дает, кроме патронов. И американская помощь кончилась. И Красный Полумесяц с Крестом не хочет в оккупированной стране воюющим сторонам помогать мукой и одеждой. Только и осталось, что грабеж да надежда на советскую помощь. Но ту хавает правительство. Был уже указ – распределять только через местные органы.

Война вообще развращает людей. А такая, как в Афгане, – особо. Вот бедный Дуррани, строил державу, выводил из скотского состояния подданных. А тут свои и соседские «дуррани» за пять лет все порушили. А кто сейчас да и потом в этом сознается? Ведь Афган у нас в заслугах числится. Многие на нем в политику да в бизнес въехали в 90-х годах. То-то! И внуки будут гордиться тем, что дед воевал в Афгане. Это правильно. Только лучше так: дед был вояка. А где воевал – неважно. Главное – воин! Ибо война – это ремесло не менее почетное, чем свиноводство или кровельные работы. И натуральное – в нашем «прекрасном и яростном мире».

Человек от войны, если уходит в мир искусства или политики? – он падает и становится «чмо». Вина это или беда, не знаю. Но война «выше сытости» и выше абстрактного понятия – «человек». Вот будет занятно, если яйцеголовые окончательно докажут, что такая вещь, как война, – от бога, ну, или от дьявола. То есть вещь неизбежная. В этом смысле пророки американцы со своими бесконечными «Звездными войнами».

На нашу голову и счастье прибыла из Москвы бригада наладчиков полиграфического оборудования. Во главе – целый капитан первого ранга. Вот это спецы! Боже мой, есть еще люди такие! Все – от печатной машинки до электрохозяйства – перебрали, наладили, научили. А потом как-то проговорились, что доводилось им в Москве и шестикрасочные машины ставить. Как самых дорогих гостей принимал их и почет оказывал.

Каперанг меня, правда, один раз пожурил: «Что это, капитан, у вас в двигателе машины тайник обустроен? Так нельзя. Это техника!» И показал мне часы нерусские. «Тауэр». Дрянные часишки. Но я онемел. Вот оно как! Нашлись часики. Значит, завелась-таки «крыса» в типографии. А я все гордился, что у меня люди золотые.

Дело-то было какое. Друг мой, Женя Подсоленов, капитан, парторг освобожденный, он как-то гулял с политотдельцами у нас, да и заснул потом в загородке. Там и кровать «игнатовская» (о ней отдельно) для этого стояла. Выпил – расслабься. Не броди по части. В редакции твой покой не нарушат! А утром Женя, стесняясь, сказал:

– Саня, часы у меня пропали. Помню, снял я их, на стол положил.

Я был тверд. Не могли пропасть в редакции часы. Не могли!

Могли, выходит? Костышину я сказал: «Может, кто на границе засунул? Не наши ведь гнали машину. Считайте, ваш трофей». А сам задумался. Плохо... Очень плохо... Все, чем я истинно гордился в Афгане, – это своими людьми. Сотрудниками. Солдатами. Ну, Куюня – тот исключение. Хотя ведь тоже парень неплохой. Больной только. А кто тут здоровый? Кто стволом машет? Кто кишлаки свинцом поливает и бомбами выравнивает? Кто водку хлещет?

Но «крыса» – это плохо!

А насчет кровати «игнатовской» – песня! Она была огромная, как на великана-людоеда, и выкрашена ярко-алой «пожарной» краской. И вот почему она – «игнатовская».

Начпо был мужик грузный. Все эти армейские койки не для такого тела. Вот и поступила команда моим мастерам сколотить топчан для начальника политотдела. Принесли и обивку – оргалит. Хорошие такие листы, большие. Жалко резать. Ну, я и положил сверху целый – два на три метра. Вот она – достойная начальника кровать. Мне б такую!

Основу прочную бойцы связали. А потом еще изголовье вывели, по бокам культурно обшили и красной краской выкрасили. Ну, какая была. Приятно смотреть на дело рук своих! Понесли вшестером эту махину к модулю, где Игнатов обитал. А она в дверь не пролазит. Еле впихнули. А она во вторую не идет. Тут Игнатов подошел. Увидел, рассвирепел. Я тут все выслушал. Смешно! Почему? Во-первых, у меня реакция такая на командирский гнев, когда я не чувствую себя виноватым. А во-вторых (и это главное!), я понял, что замечательная эта кровать останется в редакции. Спасибо, товарищ полковник! Как я на ней спал под открытым небом. Как просыпался в ночи и на рассвете, вдыхая короткую прохладу. Сколько моих друзей и подруг отдыхало на ней.