Валериан Скворцов - Тридцать дней войны

При условии согласия Вьетнама принять эти предложения КНР готова была признать статус-кво (десять населенных пунктов по-прежнему оставались оккупированными китайскими войсками) на границе, проходящей по суше.

Газета «Нян зан» в своем комментарии справедливо расценила предложения КНР как «восемь пунктов экспансионизма».

На пресс-конференции в Ханое глава делегации КНР, искусно разыграв, как говорит китайская поговорка, «раздражение, идущее из глубины души», не скрывал, что требования относительно вывода вьетнамского контингента из Кампучии и признание суверенитета КНР над двумя группами островов можно рассматривать в качестве ультиматума. Без его безоговорочного принятия ни о какой ликвидации военной конфронтации и напряженности на границе между КНР и СРВ не может быть и речи.

С 18 апреля по 18 мая прошло пять встреч первого раунда вьетнамо-китайских переговоров. В разгар их, вечером 26 апреля, глава делегации СРВ Фан Хиен уделил мне несколько минут.

— Последняя встреча делегаций, — рассказывал он, — длилась особенно долго. Китайский представитель без перерыва говорил 2 часа 45 минут. Мое выступление заняло около часа. Затем в течение 30 минут мы обменивались репликами… Китайская позиция остается жесткой. Они явно пытаются уйти от конструктивного обсуждения мер обеспечения подлинной безопасности на нашей границе с КНР. Они избегают решения такого, по их мнению, «несущественного» вопроса, как разъединение войск и создание демилитаризованной зоны, исключающей любые вооруженные столкновения…

В полдень 18 мая Хань Няньлун, все члены китайской делегации в последний раз вышли из международного клуба на залитую солнцем улицу, смыкающуюся с площадью Бадинь, и разместились в накалившихся на жаре черных «мерседесах». Часом раньше, еще в ходе встречи, представитель китайского посольства в Ханое запросил у вьетнамской администрации разрешение на посадку в Зиаламе специального самолета, летевшего из Пекина за делегацией КНР. Китайская сторона в одностороннем порядке прервала переговоры. Единственным результатом встреч была договоренность по вопросу об обмене пленными.

Обмен начался 21 мая в местечке Хыунги у города Донгданга на самой границе, закончился 22 июня.

В Донгданг мы выехали ночью.

Наступал рассвет, когда мы вброд, ниже Лангшона, с трудом переправились через реку Кикунг. Проехали знаменитые арсеналы, спрятанные в пещерах, до которых китайцы так и не дошли. Уцелевшие будки обходчиков у железнодорожного полотна сплошь покрывали угрозы и ругань, намалеванные «группами пропаганды» китайской армии. Вздыбливались развороченные рельсы.

Донгданг был разрушен и на окраинах, и в центре. Редкие уцелевшие дома — ограблены и загажены. Разгребаем обломки мебели, посудные черепки, тряпье, какие-то полусопревшие, пахнущие гнилью плетенки и устраиваемся в ожидании прямо на земле, подстелив куртки, возле пустующего домика. Вереница людей, одетых в зеленые пластиковые шлемы, серые рубахи и голубые брюки, плетется в сторону границы. Лишь увидев конвойных, догадываемся, что это и есть пленные.

До пункта обмена идем пешком около 5 километров. Машины на эту дорогу не пускают. Огромная надпись на фанерном щите предупреждает: «Дальше — мины. Следовать только по обозначенной линии». Две неровные полосы, вдоль которых по земле расставлены красноречивые изображения черепа и костей, тянутся вверх по косогору, потом вниз в распадок, снова вверх. Солнце печет немилосердно. По гимнастеркам конвойных расплываются темные пятна между лопаток, под ремнями автоматов и амуниции. Близ каких-то кустов кричат команду по-китайски, колонна останавливается. Пленные садятся каждый на свой шлем, брошенный на дорогу.

У командира конвоя капитана Нгуен Ха измученное лицо.

— Много сегодня? — спрашиваю его.

— Пятьдесят шесть человек. Из них пять членов партии и 31 член маоистской молодежной организации. За три месяца плена, как говорят медики, поправились в среднем на килограмм.

— Как у них настроение?

— Спросите у них, это — можно…

Узнаю в колонне многих «старых знакомых» по лагерю в Тхайнгуене. Ли Хэпин держится обособленно, мрачен, отводит глаза. Лю Фэй, отпустивший в плену бородку, спокоен и равнодушен. Ли Тунсин — он намного моложе их — стреляет глазами, над верхней губой густым мелким бисером блестит пот. Радостных лиц что-то вообще не было видно, хотя и возвращались домой.

— Ну, что же, прощайте, Ли Хэпин, — говорю китайскому комроты.