Кипхардт Хайнар - Герой дня

Там солдат распределили по самоходкам, бронетранспортерам и машинам. Батальон Вилле вместе с мадьярами, власовскими казаками и литовскими эсэсовцами. Выдали водку и по две плитки шоко-колы. Национал-социалистский политофицер произнес речь, поминутно цитируя то германских философов Фридриха Ницше и Эрнста Юнгера, то непритязательные вирши какой-то медсестры.

Из его речи только с грехом пополам можно было понять, что населенные пункты партизанского края разрешено безнаказанно грабить. Большинство солдат уже изрядно подвыпили. Власовцы, выделывая головоломные трюки, гонялись на лошадях за свиньей. Визг, галдеж, улюлюканье. В обозе бабы. Вся эта низкопробность до глубины души возмущала Вилле. Черт знает что, так испоганить германскую идею! Ему было до тошноты противно, противно чисто физически. Получая приказ, он этого не скрывал и спросил:

– Почему водку не раздали позже и небольшими порциями?

– Потому что она нужна людям для работы, - отчеканил эсэсовский офицер, молодой хлыщ по фамилии Фюльманш. - Позднее вы поймете.

– Позвольте заметить, что мой батальон только координирует свои действия с вашим подразделением, однако не подчиняется вам, - холодно процедил Вилле.

– Несомненно. Поэтому вам и обеспечены все преимущества отдельного передового отряда. Равно как и эскадрону казаков, которые мечтают об автономии и тоже нам не подчиняются.

Вилле проглотил пилюлю. При обсуждении деталей карательной экспедиции ему пришлось еще не то проглотить. Он получил комплект боевых наград, в том числе несколько Железных крестов 1 класса и один Германский крест в золоте: батальон был отмечен особо, ибо иностранным подразделениям наград не полагалось.

Тем временем Рудат с Пёттером старательно набивали большой ящик из-под боеприпасов голландскими сигарами и австрийскими [66] сигаретами. Из запасов эсэсовского интенданта, который при скромных средствах обставил себе по-настоящему очаровательное гнездышко. Пёттер вскрыл его ломиком. Сейчас Пёттер сидел на стульчике в стиле рококо и пил шампанское, закусывая сырным печеньем. Рудат лежал на изящной дамской кушетке и глазел в потолок, разукрашенный охотничьими сценами в старонемецком духе: истекающий кровью благородный олень (четырнадцатилеток), преследуемый сворой собак, пересекал серебряную реку. Снаружи доносились свистки, выстрелы, грохот разогреваемых дизелей, разноязыкие команды.

– Грязная, истребительная акция, да еще с участием эсэсовских бандюг, - сказал Рудат.

– Точно, - отозвался Пёттер, обрезая голландскую сигару. - И я искренне заинтересован в том, чтобы ни ты, ни я не снабдили их первыми кандидатами на расстрел. Хороший солдат держится особняком, ибо только тогда он к концу войны останется в живых. Я всегда питал слабость к венгерской нации и венгерской кухне. А посему с помощью австрийских сигарет предоставил боевую силу нашего отделения в распоряжение венгерского продобоза, во обеспечение смычки с исконно германскими боевыми частями. По причине неблагонадежности мадьяры пойдут в середине колонны. Их шеф походатайствует перед Красавчиком Бодо, чтобы нас откомандировали. Пей.

Он налил Рудату шампанского. Тот выпил. Через окошко в уборной они выбрались из апартаментов интенданта и перед самым выступлением расположились на брезенте в кузове венгерского продприцепа, спрятав под плащ-палатками цветастые пуховики. Оба курили, глядя в бледно-голубое небо раннего лета. Облачка, тоненькие, как сигаретный дым. Зелень буков, будто свежелакированная. Моторы ровно гудели, прицеп покачивался, и Рудата клонило в сон. Он думал о Тане. Наверно, она все-таки спаслась… Рудат уснул. Пёттер вынул у него изо рта сигарету и швырнул ее на дорогу.

Колонна миновала хутор Плеское, сожженный дотла вместе со всеми хозяйственными постройками, жильем и молочной фермой. Пепелище еще дымилось. Тут явно поработали огнеметами два отделения саперов. Человек двадцать солдат завтракали, сидя под огромными вишнями. Опаленные кроны деревьев были пепельно-серые, вишенки съежились до размеров перчинки и почернели.

На опушке леса - трупы четырех жандармов, из-под брезента торчат только босые ноги. Среди убитых и тот фельдфебель, что поучал унтер-офицера Цимера.

Колонна длинной змеей медленно ползла вперед. Изредка вдоль дороги встречались деревеньки, все как одна безлюдные. Никто не знал, куда девалось население: то ли вывезено в Германию, то ли сбежало в лес. В одном из домов лежал в печке подгоревший, еще теплый хлеб. Не дождались, пока испечется. Власовцы шныряли по мазанкам, таща все, что под руку попадется, потом поджигали дома. Добыча убогая. Какой-то казачий офицер порол пожилого, хворого с виду киргиза за то, что тот высыпал из мешка овес и набил его русскими бумажными деньгами, которые нашел под полом разрушенной мельницы. Киргиз пихал деньги в мешок, а по лицу его бежала кровь.