Кипхардт Хайнар - Герой дня

Под вечер голова колонны беспрепятственно вышла к южной опушке Требловского леса.

Разбили лагерь, выдали продовольствие и спиртное.

Офицеров собрали на совещание. Шеф карательной экспедиция Фюльманш изложил обстановку:

– Все очень просто: четыре тысячи мерзавцев засели в лесу в районе Т., максимальная глубина - четырнадцать километров. Окопались по всем правилам, вооружены легким пехотным оружием и противотанковыми пушками. Все вокруг, естественно, заминировано. [67] Выступаем тремя группами. В течение ночи надо оцепить лесной массив. На рассвете начнем сжимать кольцо, постоянно поддерживая друг с другом связь. Задача дня: окружить партизан в квадратах С и Д 3 - 5 у деревень К. и Т. На следующий день при поддержке штурмовой авиации устроим мясорубку и, как водится, фейерверк.

Не дожидаясь вопросов, Фюльманш ушел. Адъютант назвал командирам батальонов конечные пункты марша. Батальону Вилле вместе с мадьярскими подразделениями надлежит в ноль часов выйти в квадрат 4 (западная опушка) к населенному ункту Гульевка и установить связь с продвигающейся с запада группой Хоэнзее.

Вилле был раздражен хамской атмосферой совещания. Ему претил казарменный тон. Специально зайдя к Фюльманшу, он поинтересовался, какая судьба ожидает безоружное гражданское население. Фюльманш расхохотался.

– Для меня чрезвычайно важно установить, что ответственность за это несете вы, - сказал Вилле и холодно откланялся.

«Трагизм всех великих идей в том, что осуществляют их невежественные мещане. Поступки оскверняют замысел», - записал он, вернувшись в батальон.

Потом долго изучал объявление о розыске партизанских вожаков. Пять плакатов с русским текстом: первоначально предполагалось, что развешивать их будут деревенские старосты. За соответствующую информацию населению сулили соль, спички и керосин. Батальонному командованию надлежало ознакомить с фотографиями личный состав. В случае поимки этих людей следовало сдать в гестапо. Непримечательные лица, решил Вилле, крестьяне, пролетарии, среди них еврей, типичный интеллигент, лицо асимметричное, вид неопрятный, волосы жирные, длинные. Судя по всему, партийные деятели, один в очках с никелевой оправой, какие в Германии даже больничные кассы уже не выписывают. Исключительно заурядные физиономии. Вилле сунул бумаги в планшет.

Муле доложил, что обер-лейтенанта дожидается какой-то эсэсовский интендант. Шумит, твердит, что, пока он отсутствовал, его квартиру обчистили люди из батальона Вилле.

Обер-лейтенант сдержанно спровадил его и дал приказ к выступлению. Интендант кричал что-то насчет воровства у своих и военно-полевого суда. Вилле только улыбнулся и велел запускать моторы. «Чиновничья душонка, нацистский бюрократ», - думал он. Зато Муле заинтересовался описанием пуховиков. У него был нюх на подобные вещи.

Батальон продвигался на запад вдоль южной опушки леса. Длинное облако пыли. Хутора - обычно три-четыре деревянные хибары - и тут стояли пустые. Солдаты вылезали из машин, гоняясь за бесхозными курами. Разыскали даже брошенного на цепи молодого пса. Каждому хотелось погладить собаку. На одном чердаке наткнулись на гроб с медными ножками в виде львиных лап, полный репчатого лука. Шутки ради гроб прицепили к бронетранспортеру. После обыска спецкоманды, как водится, поджигали домишки. В ранних сумерках зарево было видно далеко. К Гульевке вышли без происшествий в 21.40. Вилле даже усомнился, что партизаны еще находятся в здешних лесах. Или они вовсе круглые дураки в военном деле. На его взгляд, операция велась слишком открыто.

Гульевка оказалась большой деревней, но людей и тут - ни души. Однако сносный ночлег подыскать можно. Жители, похоже, удирали сломя голову. В чердачной каморке осталась только какая-то умирающая старуха. Запах жуткий. [68]

Вилле осматривал поповский дом. Одна комната битком набита иконами, расшитыми тряпками и всевозможной церковной рухлядью. Кругом лампады, черные кованые кресты, витиеватые латунные оклады. Странно. Чем-то они его раздражали. Пахло гнилыми фруктами и прогорклым маслом. «Холодная пышность окладов древних икон, только руки да лица выписаны кистью. Ни следа психологизма, - размышлял Вилле. - На всех руках стигматы, точно орнамент. Смерть, где твое жало?… Глубокая связь греко-православного культа с болью. Надо бы изучить». Большое изображение Христа, очевидно алтарное, по всему образу - следы крови. Вилле разглядел в ранах тончайшие канальцы и спрятанные в доске баллончики с высохшей краской. «Ну и ну! Ох, хитрецы! - Открытие поразило его. - Культ, обман и массовое внушение. Надо бы поговорить об этом с Рудатом. За ужином. Не исключено, что этот хлам представляет художественную ценность. И может весьма украсить современный интерьер».