Лев Александров: Две жизни

Вечером радио. Ничего нового: Афганистан, все во всех стреляют в Ливане, идиотская болтовня в совершенно бессмысленной ООН.

Бессонница. И снова воспоминания.

Ноябрь 1937 года. Уже почти месяц, как арестовали папу. Но задолго до той страшной ночи Борис чувствовал, что дома тревожно. По выходным дням уже не приходили папины друзья. Зато папа приезжал со службы раньше, часами ходил по спальне и столовой и сам открывал дверь, когда звонили. А дней за десять до той ночи папа приехал днем, когда Борис только что вернулся из школы, и еще в передней, дергая щекой, сказал вышедшей навстречу маме:

— Снегирева взяли.

Снегирев был самым близким папиным другом, еще по ссылке. Борис уже понимал, что значат эти слова.

Вечером папа с мамой пошли к Снегиревым. Мама, кажется, пошла в первый раз, она даже не была знакома с женой Снегирева. Вернулись поздно. Борис ночью слышал, как папа ходил по спальне и повторял одно и то же:

— Он сошел с ума. Ты слышишь, Лиза, эта сволочь сошла с ума. Он всех уничтожит.

И мама:

— Успокойся, Шурик, никто ничего не может сделать. Может быть, о тебе забудут.

Не забыли.

Три часа ночи. Мамин голос:

— А это комната сына, ему шестнадцать лет. Если можно, не будите его.

Мужской, хриплый:

— Придется разбудить, гражданка.

Главный — коренастый, небритый, усталый, безразличный. Лет сорок. В штатском. Один — молодой, в форме, с кубарями. Заспанная дворничиха, тетя Клава. И мама — в лучшем, «театральном» платье, губы сжаты, глаза сухие.

— Вставай, парень. Тебя как — Борис? Вставай, Боря. Надень что-нибудь, простудишься.

Дрожащими руками, молча натянул штаны, рубашку.

— Твой стол? В шкафу — твои книги? Отцовы бумаги, книги есть? Поглядим, поглядим.

Вдвоем вытаскивали книги, бросали на пол. Вытряхивали ящики.

— А это что? Стишками балуешься? Возьми, Коля, на всякий случай, там посмотрим. А это — куда дверь?

Мама:

— Там другая семья. Звягинцевы, муж и жена.

Тетя Клава, конечно, знала, что там Надя с Мишей, но даже не взглянула на Елизавету Тимофеевну.

Все вышли в гостиную. У стола сидел папа, смотрел прямо перед собой. В дверях стоял еще один молодой, с кубарями. Няня Маруся — у стены на краешке стула, бормотала:

— Господи, что это? Господи, что это?

На большом столе навалены книги. Борис заметил несколько красных томов стенограмм съездов: тринадцатого, четырнадцатого, пятнадцатого. Он их недавно прочел, потихоньку от папы.

Все книги со стола сложили в два рюкзака, туда же бросили тетрадки со стихами.

— Собирайтесь, гражданин Великанов, прощайтесь, пора ехать.

Елизавета Тимофеевна принесла из спальни небольшой чемодан.

— Здесь все, что надо, Шура.

И к главному:

— Где наводить справки, чтобы узнать, когда эта ошибка будет исправлена?

— У нас, гражданка, ошибок не бывает. Справки на Матросской Тишине. А вещички-то уже заранее приготовили? Ждали, значит? А говорите — ошибка.

Александр Матвеевич встал. Все вышли в переднюю. Одел осеннее пальто, хотя рядом висела шуба. Обнял маму.

— До свидания, Лиза. Я вернусь.

Няня Маруся схватила папину руку, поцеловала.

— Бог тебя благослови, барин. Что же это делается, Господи!

Папа обнял Бориса:

— Держись, Боря. Ты теперь мужчина, главный. И помни, я ни в чем не виноват.

— Я знаю, папа.

Вот и все. Ушли.

Мама сразу сказала:

— Надо прибрать.

И они до утра убирали спальню, гостиную, комнату Бориса. Потом мама приготовила завтрак, и в восемь сели за стол втроем.

Утром мама сказала:

— Ты, Боря, иди в школу, как всегда. Не надо никому ничего говорить. Они сами узнают. Сегодня я буду целый день дома, надо многим позвонить, а завтра поеду в Можайск, к тете Наде.

Надежда Матвеевна, единственная папина сестра, жила в Можайске. Она была учительницей русского языка и литературы, а ее муж, Ефим Григорьевич, — учителем математики.

Вечером пришел Николай Венедиктович. Пили чай. Николай Венедиктович написал заявление на имя Ежова о том, что он знает А.М.Великанова много лет, убежден в его честности и преданности Советской власти. И подписался: инженер Н.В.Вдовин, место работы и адрес. И сказал маме:

— Вы, конечно, знаете, Елизавета Тимофеевна, что всегда можете рассчитывать на мою помощь. И материальную, и любую.

— Спасибо, Николай Венедиктович, но ничего не надо. У нас есть, что продавать, да и я всегда сумею устроиться юрисконсультом или экономистом. А заявление ваше вряд ли поможет. Только себе повредите.