Василий Ванюшин - Штурм

— Практическую сторону вы, товарищ подполковник, представляете себе слишком просто.

— Тебе, конечно, виднее, ты готовился.

— Ни слова об этом! — торопливо предупредил Колчин.

Лена, войдя, обрадовалась Веденееву и с изумлением посмотрела на веселого Юрия, показавшегося ей здоровым.

— Вы исцелитель, товарищ подполковник! — воскликнула она.

— Я сам нуждаюсь в исцелении.

Веденеев не стал мешать им и попрощался. По дороге в свой госпиталь он думал о Колчине:

«Пожалуй, выйдет из него настоящий разведчик. Фронт научил многому…»

Булахов спал, дыша ровно и спокойно. Веденеев не знал куда девать себя. В одиночестве, более тягостном, чем постоянное недомогание, он размышлял:

«Исцелитель, исцеление… От какого это слова? Цель, целый, что ли? Вернуться в прежнее, целое, без изъяна состояние… Без цели нельзя вернуться. Булахов и Колчин выздоровеют. Я помог им увидеть цель, у них прилив сил. А у меня что впереди?»

Веденеев мучился в раздумьях, и одна всем известная истина поразила его сейчас своей ясностью и простотой: жить одиноко — участь горькая. Многое сможет заменить, взять на себя работа, но останется еще нечто неразделимое ни с кем, только при себе останется и на всю жизнь, как эта горькая усмешка, вызванная шрамом.

Он попросил у медицинской сестры два листка бумаги, вынул из кармана гимнастерки авторучку и присел к столу. Указательный и средний пальцы не разгибались, придерживать ручку невозможно. Веденеев сжал ее большим и безымянным пальцами, попробовал писать. Он выводил буквы старательно и неторопливо:

«Уважаемая Эрна Августовна…»

— Нет, «уважаемая» — не то, — промолвил он, рассматривая свои каракули. — А ведь она знает мои почерк и не поверит, что это я пишу. Ничего, можно объяснить, почему у меня так плохо получается.

На чистом листке он начал так:

«Здравствуйте, Эрна Августовна! Вы удивитесь, получив это письмо. Но мне хотелось бы, чтобы вы поняли причину той неловкости, которую испытываю я, когда пишу Вам…»

Письмо выходило путаное. Веденеев зачеркивал одни слова, заменял другими.

«Ничего, — думал он. — Это черновик. Я каждый день буду переписывать. Мне спешить некуда, и вот так научусь уверенно держать ручку».

Веденеев перевернул бумагу и на чистой стороне начал снова. То похолодание, которое охватывало сердце, когда он в одиночестве думал о себе, отступило и не беспокоило. Он мысленно протягивал нить от себя к другому человеку. Тот человек, конечно, не догадывался об этом. Возможно, нить не дотянется до него, оборвется. И все же потеплело на сердце Веденеева.

Он уже приноровился писать, дело пошло лучше. Рассматривая ровные строчки, твердой рукой выведенные буквы и слова, он на минуту отвлекся от сути письма и подумал с уверенностью: «Э, нет, не опущу рук. Займу место в рядах борющихся».

В палату вошел врач, усатый, в очках. Он нагнулся над спящим гвардии полковником, прислушался к его дыханию, потом повернулся к Веденееву.

— Тренируем руку?

— Да, — Веденеев спрятал письмо.

— Есть такое предложение, — говорил врач тихо, чтобы не потревожить спящего, — направить вас, товарищ подполковник, в специализированный госпиталь. Там сделают косметическую операцию. Здесь мы не можем — нет специалиста.

— Косметическую? — удивился Веденеев. — Что я, женщина?ꓺ

— Ну, пластическую. Пересадку тканей, — врач пальцами ощупал рубец на щеке Веденеева. — Гримаса исчезнет с лица.

— Согласен, — машинально ответил Веденеев, мало думавший о своей внешности, он опасался за голос и руку.

— Сегодня и отправим, — сказал доктор, уходя.

— Лучше завтра, — попросил Веденеев, вспомнив о Колчине и Жолымбетове, с которыми надо попрощаться.

Веденеев стоял посреди комнаты. Он поднял руки и прищелкнул пальцами, потом так расхохотался, что гвардии полковник открыл глаза.

Ветер мел на улицах пыль, она поднималась вихрями, в солнечных лучах — золотистая.

Жолымбетов шел по Кенигсбергу и щурился от солнца и пыли. Ему вспомнилась степь.

Вот он едет на лошади от аула к аулу. Над головой — палящее солнце. Степь широка, и просторно ветру — он гуляет, не стесненный ни горами, ни лесом, ни домами; гонит песок, который звенит, ударяясь о засохшую траву.

Аскар едет и поет песню, длинную, как степная дорога, он везет в коржуне книги, газеты. Книги раздает джигитам и девушкам и просит вернуть, потому что они из красной юрты, газеты читает неграмотным аксакалам.