Аскольд Шейкин - Опрокинутый рейд

После выезда из Рождественской Хавы казачий отряд под командой Иванова две ночи провел на каких-то глухих хуторах. Обе эти ночи Шорохов бредил. То представлялось ему, что он уже дома и рядом с ним мать. То — что он в Москве. Стоит там посреди улицы. Колонна красноармейцев идет под оркестр. Он у нее на пути — и сдвинуться с места не может. Ноги приросли к мостовой.

Иногда случалось самое страшное. Приходил связной. Его он отталкивал, гнал, не желал видеть, слышать, знать! Во что только мог, закутывал голову…

Порой чувствовал: холодная тряпка легла на лоб. Открывал глаза. Над ним склонился Михаил Михайлович.

Днем было легче. Бессильно откинув голову, лежал на сиденье. Знал: если даже забудется, то вникать в его речи кучер-казак не станет.

Так проходило и последнее утро их гонки. Мимо мелькали деревья, кусты, крытые соломой избы. Солнце светило то в спину, то в лицо. Дорожная тряска отзывалась во всем его теле болезненной дрожью. И не было конца ни этой дрожи, ни этой езде.

Около полудня ворвались на железнодорожную станцию. На путях стоял паровоз, дымил. Сзади и спереди к нему были прицеплены обшитые листами железа платформы. Всем отрядом без команды метнулись к ближайшему от станции лесу. Пронеслись сквозь него. Открылось поле, бурое от жухлой травы. Противоположным краем оно упиралось в избы. Десяток верховых беспорядочно скакал по этому полю. От неожиданности их отряд сбился в тесную группу.

— Господа! — торжествующе возгласил Иванов. — Наша цель, господа!

От леса вдогонку им затрещали винтовочные выстрелы. Запели пули. Сорвавшись с места, отряд поскакал в сторону изб. Травяной ковер был обманчив. Поле усеивали камни и рытвины. Одноколку швыряло с такой силой, что от резких, как удары, толчков Шорохов вообще потерял представление о том, где он и что с ним происходит.

— …Чей бронепоезд? Там, за лесом.

Медленно возвращалось сознание. Он лежал на земле, прислонившись спиной к завалинке. Михаил Михайлович, Иванов, Никифор

Матвеевич Антаномов и Мануков стояли в трех шагах от него. Мануков-то и спрашивал:

— Чей бронепоезд?

— Какой бронепоезд? — Никифор Матвеевич отвечал с легким смехом. — Бронелетучка. На платформу поставят орудие, обложат мешками с песком, обошьют котельным железом. Таких, с вашего позволения, бронепоездов мы можем напечь сколько угодно.

«Не вы, а мы», — вяло подумал Шорохов.

— Но чья она?

— Красных. Я всегда правду вам говорю, господа.

— И на нее мы так по-идиотски наткнулись?

— Ну и что? Мы же арьергард!

— Как вы сказали? Арьергард? И нас сюда ни с того ни с сего занесло? — Мануков удивленно оглядывался.

— Ну и что? — повторил Никифор Матвеевич. — Тут британская батарея, моих полсотни, конный отряд от генерала Шкуро.

— Погодите, милейший, — вмешался Михаил Михайлович. — Кто командует этим отрядом?

— Какой-то есаул или ротмистр. Не имел чести знать. Но фамилию слышал. Варенцов.

— Я требую! — визгливо закричал Мануков. — Немедленно отведите меня в расположение британской батареи!

Никифор Матвеевич бесшабашно махнул рукой:

— Пож-жалуйста!

Иванов вдвинулся между ними:

— Войсковой старшина ошибается. Батареи здесь нет.

— То есть как это нет? — Мануков выхватил из кармана плоский свой пистолет. — А что есть? Изрытое ямами поле? И утверждаешь, что это аэродром? Ты куда нас завез? Ты чье задание выполняешь? Почему не желаешь смотреть мне в глаза?

— Ты! — тоже крикнул Иванов обеими руками хватаясь за кобуру. — Все здесь тебе сейчас будет — и могила, и крест!

Щелкнул выстрел. Не очень и громкий. Иванов мешком осел наземь.

— Идемте! — Мануков схватил Никифора Матвеевича за руку. — Скорее!

В Иванова стрелял Михаил Михайлович. Эм-Эм — как представился он при первой их встрече. Шорохов видел. И знал, что последует дальше.

Он закрыл глаза. Но тьмы не было. Ее заполняли ослепительно сверкающие шары. Плыли, тесня друг друга.

Силу! Хотя бы подняться на ноги!

Почти тут же он почувствовал, что его обыскивают. Подумал: «Вот и конец. Или случится чудо? Этот Эм-Эм посчитает его настолько слабым, что найдет излишним после обыска добивать? Но какие улики можно сейчас при нем обнаружить? Записей он все эти дни делать не мог.

Портсигар. За фальшивым дном сложенная гармошкой полоска чистой бумаги. Приготовил заранее».

Шорохов открыл глаза. Михаил Михайлович стоял над ним и носовым платком вытирал свои белые длинные пальцы. С отвращением швырнул платок.