Аскольд Шейкин - Опрокинутый рейд

— Еще бы! Так ему, чего доброго, удастся войти в историю: командир одного из самых блистательных рейдов.

Романовский:

— А в действительности… Деникин:

— И новый отказ! Ну а то, что он отправил в тыл радио? Помните, тогда же, в начале похода. Заранее готовил себе бесконтрольность… Итак, корпус — Постовскому. Пока временным. Пусть двинет его на Старый Оскол. Пояснить: фланговый удар стратегической важности в поддержку Добровольческой армии. Доверительно сообщите: справится — получит окончательно корпус и генерал-лейтенантство.

Романовский:

— Антон Иванович, на этих днях Нератов не говорил с вами о Мамонтове? Деникин:

— Нератов? Простите, Иван Павлович, при чем тут его иностранная кухня?

Романовский:

— Ему удалось приватно ознакомиться с одним документом. Донесение зарубежного резидента, который с первых дней похода этого генерала пребывает в частях корпуса. Шло сюда, в Таганрог, в одну из союзных миссий. А резидент и сейчас еще там. Бесстрашная личность.

Деникин:

— И какое же государство он собой представляет? Романовский:

— Нератов не называл. Для него, впрочем, все западные страны как бы одно лицо. Цивилизация в целом. Но круги за спиной этого господина весьма влиятельные. Акцент на таком обстоятельстве был сделан… Так вот, в его донесении излагается очень интересный взгляд на задачи и всю историю рейда.

Деникин:

— Уже есть история? Романовский:

— Мамонтов, утверждает этот резидент, делает великое дело, и главная польза рейда, по его мнению, в том, что ускоренно, так сказать, проигрываются все возможные варианты установления демократической власти в России. В Тамбове — стихийный. В том смысле, что власть формируется без руководства сверху лишь под влиянием стихийных потребностей общества. В Козлове — добротное восстановление привычных для российского обывателя правопорядков. В Ельце-то же самое, но под прикрытием более близкой текущему моменту терминологии.

Деникин:

— И какой же из вариантов этот резидент признает наилучшим? Романовский:

— Высказывается в пользу козловского. Называет классическим, категорически утверждает, что он будет принят народом.

Деникин:

— Еще бы! Мы тоже идем этим путем. Классический! Я согласен. Романовский:

— Вне всяких сомнений. Деникин:

— Однако позвольте — Козлов? Там сейчас… Романовский:

— Еще одно доказательство, что при неспособности командира можно загубить даже самое удачное дело.

Деникин:

— Удивительно, что Мамонтов удержался от желания испробовать и такой вариант: попытаться сплотить всех под лозунгом «Да здравствует Учредительное собрание!»

Романовский:

— До этого он не дошел. И не дойдет. Среди казачества такой лозунг не популярен. Для него это было бы изменой самому себе. Хитрость за гранью подлости. Думаю, на такое он не способен. Все же, как-никак, кадровый офицер. Николаевец.

Деникин:

— Но — Нератов! Что его так заинтересовало? Романовский:

— Собственно, лишь одно. Он полагает, что в результате суждений этого резидента шансы Мамонтова в определенных западных кругах сейчас весьма высоки. Так что любые меры взыскания в отношении его едва ли там будут поняты. Приобрел в некотором смысле, как говорится, служебный иммунитет.

Деникин:

— Но в чем все-таки польза? Если Мамонтов по своей непроходимой глупости в глазах населения даже одной только Тамбовской губернии скомпрометировал классический, как полагает тот же резидент, вариант установления законной власти, то и этим он уже принес белому делу в тысячу раз больше вреда, чем кто бы то ни было. Или что? Он сознательно взялся доказать, что принцип, который, замечу, и мне представляется наиболее подходящим, вообще не может быть принят Россией? Романовский:

— Следует ли так переоценивать его способности? Деникин:

— Но вы правы. Трогать этого авантюриста пока не стоит. Романовский:

— Прав не я. Прав Нератов. Я же считаю, что следует срочно вызвать сюда начальника штаба корпуса. Истинная картина. Узнать ее.

Деникин:

— Да-да. Самое правильное. Так мы пока и решим.

В Рождественскую Хаву, в экономию, Павлуша возвратился в двенадцатом часу дня. Адъютант ввел его в мамонтовский кабинет. Павлуша подал листок с радиограммой. Смотрел сурово. Повзрослел, похудел за эти часы. От ветра запеклись губы. Под глазами легла синева. Впрочем, за последние сутки одной скачки выпало ему на долю более ста двадцати верст.