Аскольд Шейкин - Опрокинутый рейд

— Я?.. Вполне приличное место. В военном аппарате.

— А пожарчики, разбитые магазинчики, — продолжал Михаил Михайлович с насмешливой въедливостью, — это осталось еще от большевиков или благоприобретенное при вашем штабс-режиссерстве?

Иванов с оскорбленным видом молчал.

— «Не все коту масленица»… Оч-чень, оч-чень подходит. Лозунг текущего момента, как сказали бы товарищи большевики. Впрочем, и «Свои люди — сочтемся» тоже, я вам замечу… Естественно, что никто не пожелал ваши постановочки смотреть. Зачем! Налюбовались и без того! Нои сахар… В некотором роде — за чужой счет подсластить пилюлю. Мило, очень все мило, роскошнейший, — Михаил Михайлович деловито повернулся к Манукову:- Как решим? Сразу сорвать погоны, или пусть еще немного послужит? — он протянул руку к плечу Иванова.

Тот шарахнулся к двери.

— Дядя шутит, — подвел итог Михаил Михайлович.

Они все же сели за стол. Пока ели, Иванов то уходил, то возвращался, но больше ни в какие разговоры не вступал, а, едва кончили есть, объявил, что пора ехать дальше.

— Куда мы? — спросил Шорохов Манукова, когда начали размещаться в экипаже. — Вы все всегда знаете.

— В Грязи.

— Из князей да в Грязи, — добавил Михаил Михайлович. — Правой рукой через левое ухо, милашечки мои замарашечки.

— Но почему так спешно? — Шорохов обратился теперь к Иванову, с подчеркнуто безразличным видом стоявшему у экипажа.

— До этой станции больше ста верст. Идти-то ведь в обход Липецка — там красные, — с готовностью ответил тот.

— Нам нужно прибыть туда к какому-то определенному времени? С опаской косясь на Михаила Михайловича, уже примостившегося

на откидном сиденье, Иванов ответил:

— Конфиденциально могу сообщить: Константин Константинович Мамонтов следуют туда во главе штабной колонны корпуса.

И конечно, Михаил Михайлович тотчас вмешался:

— Слова-то! Слова-то какие, мой расчудеснейший! «Следуют»… «конфиденциально»… И, милейший? Так важно, чтобы мы оказались в этих Грязях вместе с мамонтом и всеми слонами?

Но теперь не выдержал Мануков.

— Вам — не знаю, — раздраженно сказал он. — Но мне командир корпуса нужен. Хотя бы как единственный человек, который сейчас знает правду.

— Родняшечки! — Михаил Михайлович вздернул плечи. — Кто же здесь теперь этой его правды не знает? Я, например, наполнен ею по самое горлышко. Она во мне как смесь сиропов и водок. И соусов, если хотите. Слоями разных цветов. У вас разве не так?

— И найдите для вашего горлышка пробку, — оборвал его Мануков. Выехали в сопровождении полдюжины конных. Оглядываясь, Шорохов долго видел окутанные дымом соборы.

С ночевкой остановились в каком-то селе. Дом казаки выбрали, естественно, который был побольше и почище. Ввалились всей командой во двор, лошадей ставили, где заблагорассудится, самовольно нагребали сена, овса. Хозяин, рослый бородатый мужик, глядел мрачно, молчал. Выдержка покинула его лишь утром, когда одну из лошадей экипажа потребовалось заменить, и казаки, ни у кого ничего не спрашивая, вломились в конюшню, чтобы забрать хозяйского жеребца.

Хозяйка выла, как по покойнику, работники грозили спустить с цепи собак. На лошадь, которую им оставляли, не желали смотреть:

— Уж известно: опоена, копыта разбиты. Токмо на бойню.

Тогда-то в ответ на предложение Иванова сделать все по-хорошему хозяин собственной своей фигурой преградил вход в конюшню. Тут же один из казаков без всякого приказания вскинул винтовку. Прогремел выстрел. Хозяин упал. Хозяйка бросилась к нему. Но казак все еще стоял со вскинутой винтовкой. Хозяйка кричать не решалась, лишь прижимала к своей груди голову мужа.

Шорохов в это время уже сидел в экипаже.

Сколько горя! И почему?

В Ельце произошло, в общем, то, что и в Козлове.

Мамонтовская конница покинула город на второй, пехота — на четвертый день, то есть 3 сентября. За сутки до этого Мельников обрушил на ельчан «Объявление», «Воззвание» и «Приказ» с пометкой: «Срочно», смысл которых сводился к одному: «Всем офицерам и добровольцам, не вступившим в войска, не позднее семи часов вечера сего дня явиться в мое, Мельникова, распоряжение». Нашлось таковых всего лишь человек пятьдесят.

В наследство от мамонтовцев остались Совет районных организаций, квартальные попечители, самоохрана из трех-четырех десятков немолодых отставников да новый комендант города — бывший актер и бывший штабс-капитан.

Арестовывали подозрительных, безуспешно уговаривали владельцев фабрик и мастерских возобновить деятельность предприятий, взывали к прекращению грабежей и пожаров и еще в обоих театрах города назначили спектакли по пьесам Островского.