Борис Тихомолов - Романтика неба

— Ого — бомбят! — восклицает штурман. — Это «ТБ-седьмой». Вон сколько вывалил бомб!

Над городом встали лучи прожекторов: немного — штук восемь, бледные-бледные. Стоят, растерянно качаясь. Сразу видно, что водит их неопытная рука. Вот один коснулся нашего крыла.

— Заяц, огонь по лучу!

— Ду-ду-ду-ду! — солидно затукал наш крупнокалиберный пулемет. Вниз, вдоль луча, полетели огненные точечки. Луч, словно обжегшись, отскочил в сторону да так и замер.

— Чуть-чуть правей! — командует штурман. — Так, хорошо. Залп!

Машина вздрагивает. Все, можно отходить. Штурман закрывает люки, будничным голосом задает обратный курс. Нам нужно спешить — у нас мало горючего.

Бросаю прощальный взгляд на Будапешт. Город уже кое-где пригасил огни. Разом проваливаются в темноту отдельные районы. В потемневшее небо тут и там летят редкие снаряды. Стреляют плохо, наугад. Падают бомбы — тоже не густо. Мы сосчитали — шесть самолетов. Мало. А что было бы, если б не гроза над Карпатами?

В тот же час радио столицы Венгрии оповестило мир: «Самолеты неизвестной принадлежности бомбят Будапешт». И только утром, прочитав листовки, сконфуженно дало поправку: «Ночью четвертого сентября советские самолеты бомбили Будапешт…»

Советские?! Не может быть! Откуда?

Возвращение было томительно долгим. Болела душа: а хватит ли горючего? Меры по экономии приняты все, и даже больше, чем надо; я обеднил смесь почти до предела. Глушитель левого мотора светится бледно-розовым цветом. То и дело справляюсь у штурмана:

— Как правый глушитель?

— Чуть темнее левого.

— Та-а-ак. Добавим еще немного воздуха! Евсеев беспокоится:

— А клапана не сожжешь?

— Что поделаешь, — вздыхаю я. — Бог не выдаст, свинья не съест. Иначе не доберемся.

Летим. Вернее — висим в какой-то полупрозрачной облачной мути. Высота — восемь тысяч метров. Моторы гудят, гудят. Мучительно хочется спать. Стынут ноги и руки. Болят раковины ушей. Болит все тело. Я то и дело меняю положение в кресле. Не помогает. Усталость, усталость, усталость. Все это принимается безропотно, как должное. На то и дальний полет! Но вообще-то хорошо бы встряхнуться. Например, чего-нибудь испугаться. Или рассердиться. Но все спокойно. Ночь.

Чуть сереет небо. Рассвет. Я беспокойно ерзаю в кресле: «Где мы находимся? Как бы не встретиться с истребителями».

Евсеев, конечно, спит. Он это умеет делать «незаметно и классически»: уткнется локтями в коленки, подопрет, подбородок ладонями и спит. Сзади смотреть — сидит прямо, бодрствует, а на самом-то деле находится в объятиях Морфея.

Дрожащим от зависти голосом хрипло произношу:

— Где мы? Скоро ли линия фронта?

Штурман, словно от удара в челюсть, вскидывает голову:

— А? Что? Линия фронта?..

Начинаю сердиться и сразу же чувствую, как меня покидает усталость.

— Да. Далеко ли линия фронта?

Евсеев для вида заглядывает в иллюминатор и, ткнув пальцем в планшет, изрекает:

— Недалече…

Я подпрыгиваю в кресле. И это ответ штурмана?! «Недалече».

— Что значит — недалече? — кричу я. — А точнее?

Евсеев, ворча себе что-то под нос, снова проделывает ту же процедуру с иллюминатором и планшетом и, стараясь придать своему голосу как можно больше убедительности, докладывает:

— Под нами… Жиздра. Через восемь минут — линия фронта.

Ну врет же! Нахально врет! У меня раздуваются ноздри. Сон как рукой сняло. И усталости нет, и боли в ушах.

«Значит, врать?! — кипячусь я. — Ну, погоди ж ты, я тебя проучу!»

Спрашиваю въедливо:

— Так уж ровно через восемь?

— Ну, не через восемь, так через восемь с половиной или через девять…

— Угу! — только и мог я сказать от возмущения. — Засекаю.

Штурман обиженно шмыгнул носом:

— Засекай…

Восемь минут душевного кипения.

Уже совсем рассвело, и, если мы все еще болтаемся в расположении врага, встречи с истребителями нам не миновать. А замки наших пулеметов смерзлись. Мороз 50 градусов.

Ревниво слежу за стрелкой секундомера, завершающей последний круг. Стоп! Конец. Включаю переговорное устройство:

— Восемь минут прошло. Можно снижаться?

Евсеев опасливо заглядывает в иллюминатор.

— Н-нет, — неуверенно бормочет он. — Подожди еще чуток… На всякий случай.

«Чуток, на всякий случай. Эх, Евсеев, Евсеев!» Наклоняюсь, чтобы достать карту, я в то же время пытливо всматриваюсь вниз. Земля просматривается хорошо, только выглядит все уж что-то мелко. Ах да! Ведь у нас высота — восемь тысяч метров.