Евгений Поповкин - Семья Рубанюк

Ей от души захотелось, чтобы и Полина и Алексей нашли свое счастье.

Месяц, прожитый Иваном Остаповичем в Чистой Кринице, промелькнул незаметно, и еще за несколько дней до его отъезда семья Рубанюков загрустила.

— Я на тебя, Ванюша, и не нагляделась. Внучку не покохала как следует, — сетовала мать, гладя голову девочки морщинистой рукой.

— Вам еще много внуков придется вынянчить, — успокаивал Иван Остапович.

— А когда определится Аллочка на ученье, кто ж за дытыной будет глядеть? — допытывалась мать. — Может, у нас она пока поживет?

— Нет, без дочки мне остаться невозможно, — запротестовал Иван Остапович. — В разлуке это только и будет отрадой.

— Алла в Киеве или в Москве останется, а Светланочка?

— Со мной… Мы с ней не пропадем!

Катерина Федосеевна вздохнула. Она очень привязалась к девочке, и Светланка платила ей тем же.

— Я вам обещаю обязательно приехать на следующий год, летом, — заверил Иван Остапович, видя, как добрые, грустные глаза матери наливаются слезами. — Приедем, Светочка?

Девочка устремила на него внимательный взгляд, тряхнула бантом:

— Приедем!

Она лишь недавно научилась внятно произносить букву «р» и, прыгая то на одной ноге, то на другой, припевала: «Пр-рие-дем! Пр-риедем!»

Последние дни перед отъездом Иван Остапович старался побольше быть с родными. Он два вечера просидел с Петром, изучая его карту садов. С отцом обсудил занимавший того вопрос о постройке плодово-переработочных пунктов. Пообещал раздобыть и прислать нужную литературу.

В один из ясных морозных дней, когда Василинка, собираясь в бригаду, одевалась, Иван Остапович спросил ее:

— В поле?

— Нет, тут недалечко. На леваду. Будем сено возить.

— И куда будете возить?

— В свою бригаду.

— Заезжай за мной.

Василинка, недоверчиво глядя на него, засмеялась: — У нас же, знаешь, какой шарабан? Чего это вдруг вздумалось?

— Прогуляюсь. Новый полевой стан погляжу. Заезжай на своем шарабане.

— Да ну тебя! — Василинка сердито всунула руки в рукава кожушка. — Повезу я тебя на быках, чтоб люди смеялись: «Гляньте, скажут, генерала Рубанюка на быках везут».

— Быки ведь не краденые.

— Да ну тебя! Отдыхай лучше.

— А ты слухайся, — вмешался отец. — Раз ему в охотку, не прекословь.

— Он же в репьях вывозится, в полове… Доброе дело! — Василинка негодующе всплескивала руками.

— Я батьков кожух надену. Хочется вилами поработать.

— Хоть бы конями, а то на лысых.

— Давай, давай! Жду, — сказал Иван Остапович, легонько выталкивая сестру из хаты.

Минут через сорок Василинка, все еще не уверенная в том, что над ней не подтрунивают, нерешительно остановила бычью упряжку около ворот.

Иван Остапович тотчас же появился на крыльце. В рыжевато-зеленом от давности отцовском тулупе, перепоясанном матерчатым поясом, в мохнатой шапке и валенках, выглядел он моложавым, ладным, плечистым.

С наслаждением плюхнувшись в сани, он весело приказал:

— Нажимай стартер!

Василинка, багровея от сдерживаемого смеха, стегнула кнутовищем по волам:

— Цоб-цобе! Цоб!..

Медленно покачиваясь, поскрипывая обмерзлыми полозьями, просторные сани поползли переулками к Днепру. Василинка успела позаботиться о брате, положив в сани охапку сенца, и лежать было удобно, мягко.

Залитая синью безоблачного дня, искрилась студеная ширь. Иван Остапович, жмурясь, смотрел на ровный частокол столбов электролинии, уходивший заснеженными садами и огородами к гидростанции, провожал взором уползающие назад дворы с высокими сугробами у плетней и заборов, кирпичные стены строящейся животноводческой фермы. Мрачные следы разрушения ощутимо стирались, и уже немало хат стояло под новыми крышами, а около хат красовались вновь насаженные деревца, аккуратные заборчики, ограды из бутового камня.

За селом, на спусках к Днепру, разминулись с четырьмя подводами, груженными круглым и пиленым лесом.

— Вторую ферму и новые амбары ставят, — сказала Василинка.

У развилки дорог она свернула от Днепра, усеянного детворой, к левадам. Полозья звонко завизжали железными подрезами по целинному атласному снегу. В спину дул пронизывающий ветерок, гнал, заметая заячьи и лисьи следы, поземку, звенел в унизанных стеклярусом кустах дикого терна.

Иван Остапович поднял ворот, спрятал руку за пазуху.

Василинка повернула к нему укутанное до бровей лицо, высвободила рот.

— Замерз? — спросила она.

— Морозец хваткий. Покалывает.