Николай Родичев - Не отверну лица

По лесу шли не меньше часу. Некоторое время Густав еще тешил себя надеждой, что Грубер обнаружит пропажу, товарищи устроят погоню. «Поднимется стрельба, и я брошусь под ноги этому верзиле, свалю наземь, — в горячности раздумывал Густав. — Что угодно, только не русский плен!»

Но стрельбы не было слышно. Унтер-офицер, вероятно, окликнул его, ложась спать. В лесу стояла глухая тишина, замерло все живое, что могло жить в таких условиях. В иную минуту Густаву думалось, что все это сон, и он шептал, бодрясь: «О господи, пробуди меня скорее... Ведь я сплю на посту». Мысли, желания, ощущение сна и предчувствие беды переплелись: бодрствующему хотелось, чтобы на пост скорее заглянул Грубер или дежурный офицер: спящему думалось только о пробуждении... без Грубера.

Наконец их окликнули. Из лесных сумерек, сквозь которые проглядывал расплывчатый силуэт бревенчатого строения, стоявшего сбочь дороги, к ним шел человек. Он скручивал цигарку, держа при этом винтовку под мышкой. Приблизясь к полуночным путникам, человек попросил огня.

— Ведешь? — спросил он, наклоняясь лицом к пригоршням богатыря, втягивая в козью ножку зажженный для него слабый огонек.

Иван ответил что-то неразборчивое.

— Как они там? — снова спросил часовой. Ему было просто скучно в морозных потемках, хотелось поговорить.

— Забились, что твои воробьи под застрехи, — нехотя ответил Иван, — насилу разыскал...

— Ничего! — со спокойным ожесточением рассудил встречный, дымя, откашливаясь, сплевывая в снег слова вместе с табачными крошками. — Под застрехами долго не просидят!

Что могли означать эти слова, Густав не понял. Конечно, угрозу. Удивительно, почему он не ударил? Это ведь так просто. Немцы зачастую били пленных, издевались над ними. Это видел Густав сам, не один раз. Но партизан не только не ударил, а даже не взглянул в сторону пленного. Отошел прочь и пропал во тьме, как привидение.

Более любопытным оказался другой партизан, встретивший их на крыльце большого дома, куда они пришли, миновав чуть не все огромное селение. Этот выждал, пока Густав взойдет по шатким ступеням, грубо взял его за локоть, рывком повернул к себе и зажег электрический фонарик. Яркий лучик резанул Густава по плечам.

— Что-то ты, Иван, мелюзгу все таскаешь, — недовольно заключил он, имея в виду солдатское звание пленного. Так разговаривают обычно над бедным уловом на берегу реки. Густав впервые пожалел о том, что понимает русскую речь.

Новый знакомый Густава был одет в шерстяную пару цвета хаки. Поверх гимнастерки — телогрейка из овчины. Не дожидаясь, пока Иван отряхнет снег с полушубка и что-либо ответит на его недовольные слова, он ударом каблука распахнул дверь. Все трое прошли по коридору, потом очутились в полутемной большой комнате, освещенной желтым пламенем единственной плошки. В комнате, как успел разглядеть Густав, была кирпичная плита и в дальнем углу валялась шуба.

— Данчиков велел взять любого, лишь бы со стороны леспромхоза, — словно оправдываясь, ответил Иван.

Помедлив, он вдруг заявил требовательно:

— Ты, Сапронов, не больно куражься над ним. Согрей-ка лучше кипятку парню: он на посту долго торчал.

— Перебьется! — сердито возразил Сапронов. В резких его движениях, жестком взгляде пронзительных карих глаз было столько озлобленности, что Густав невольно съежился, когда Иван взялся за ручку двери. Студента преследовали видения большевистских пыток.

Они остались вдвоем: франтоватый, чистенький, в шерстяной гимнастерке с подворотничком Сапронов и смятенный Густав. Они откровенно приглядывались друг к другу: один — словно загнанная лошадь, ожидающая очередного удара; другой — с презрительным равнодушием. Густав иногда улавливал в глазах своего русского ровесника желание поговорить, сказать что-то. Скорее всего — неприятное. Но русскому было невдомек, что перед ним сидит вражеский переводчик.

Сапронов встал, разворошил тулуп и извлек оттуда большой чайник, пахнущий овчиной. Вскоре на дощатом столе стояла кружка с теплой водой. Немного подумав, боец извлек из ящика стола кусочек сахару.

— Тринкай! — скорее приказал, чем предложил он, коверкая немецкое слово.

Густав улыбнулся и покачал головой.

— Ну тогда нам не о чем разговаривать с тобой...

Этот парень, как видно, не любил церемониться. Уверенный, что Густав «е разобрал его слов, он матерно выругался, затем нагнулся над шаткой половицей и дернул за кольцо. Перед пленным открылась яма.