Олег Селянкин - Есть так держать!

Не такой представлял себе Витя войну. Целую ночь стрелять — и не сбить ни одного самолета, никого даже не ранить!

— Что, кума, зажурилась? — спросил Бородачев, присаживаясь рядом. — Или на меня обиделся? Нельзя, брат, мне было поступить иначе. Что же я за матрос буду, если живой отойду от своего пулемета?

Обиделся?.. Нет, не то, Витя не обиделся.

— Почему, Захар, капитан-лейтенант сказал, что мы молодцы? — спросил он и только теперь заметил, что до сих пор не снял каску.

— Как почему? — удивился Захар. — Задание выполнили.

— Но ведь мы ни одного самолета не сбили, а ты говоришь, что задание выполнено!

— Жаль, конечно, что не сбили… Но ты посмотри туда, — и Захар кивнул в сторону реки.

Там, уже у самого поворота реки, быстро перебирая плицами, шел пассажирский пароход. На его палубах стояли люди в зеленых гимнастерках и махали катерам руками и пилотками.

Позади него буксирный пароход тащил на стальном тросе три нефтеналивные баржи. Они сидели глубоко в воде, и только три маленьких домика возвышались над палубой. Все это Витя видел уже не один раз и, пожав плечами, отвернулся.

— Эх, ты! А еще моряком быть хочешь, — упрекнул Захар. — Моряк прежде всего должен все примечать и над всем задумываться. А ты заладил: «Никого не сбили!» — и дальше своего носа, замазанного копотью, ничего не видишь!

Витя покосился на кончик носа, схватился за него рукой, чтобы стереть темное пятно, но оно стало еще больше.

— Пока не трогай. Ты гильзы перебирал, вот и запачкал руки в пороховом нагаре. Потом умоешься, и ладно, — остановил его Захар. — На войне, Витя, основная задача — не дать противнику выполнить его план. Сегодня он хотел разбомбить пароходы, а мы вышли на середину реки, приняли огонь на себя, заставили фашистов гоняться за собой. Разве это мало? Красноармейцы попадут на фронт и отплатят фашистам за все, а мы в следующий раз и сами еще больше постараемся.

Замолчал Захар, сворачивая папироску. Молчал и Витя.

Пожалуй, действительно хорошо, что заставили самолеты гоняться за собой, а пароходы и баржи с нефтью остались целехоньки.

— Сколько, ты думаешь, мы сегодня бензину спасли? — неожиданно спросил Захар.

Витя посмотрел на медленно удаляющиеся баржи и ответил неопределенно:

— Много.

— Нет, давай считать вместе. В каждой такой барже восемь тысяч тонн бензина. А сколько всего?

Витя задумался, пошевелил пальцами и не совсем уверенно ответил:

— Двадцать четыре тысячи тонн.

— Правильно. Сколько бензина можно поместить в одну железнодорожную цистерну? Не знаешь? Тонн двадцать. Так сколько же цистерн ведет за собой этот невзрачный на вид пароход?

Теперь считать еще труднее, и Витя пальцем выводит на палубе цифры.

— Одна тысяча двести! — крикнул он и уже с уважением посмотрел на низенький и широкий буксирный пароход.

— Допустим, что паровоз берет пятьдесят цистерн, — продолжал Захар. — Значит, этот буксир один заменяет двадцать четыре паровоза. Если бы все те составы выстроить в линию, то они растянулись бы почти на десять километров.

— Вот это да! — вырвалось у Вити. — И откуда ты, Захар, знаешь все это?

— Учись и еще больше знать будешь, — ответил Бородачев, поднимаясь. — Короче говоря, учись, юнга… А то, что мы самолета сегодня не сбили, конечно, жаль… Ну, да в следующий раз авось рассчитаемся.

Последние слова он произнес таким тоном, что Витя поверил в то, что именно так и будет.

Закутавшись в кожаный реглан, сидит Курбатов на траве под развесистой липой и покрасневшими глазами смотрит на реку. Сегодня у него очередной приступ малярии, и его бросает то в жар, то в холод. Хочется лежать в тишине, не шевелиться и не прислушиваться к работе мотора, но все это потом, после войны. А сейчас всего несколько минут отдыха… Да и они выпали случайно: взрывом мины повредило трал, вот и ремонтируют его у берега. Курбатов хорошо видит матросов, сращивающих последний обрывок кабеля, он слышит их голоса. Стоя по грудь в воде, матросы пересмеиваются, шутят, но дело у них спорится.

С обрыва скатилось несколько камней.

«Идет кто-то», — подумал Курбатов, хотел было взглянуть, но вместо этого еще глубже засунул руки в карманы реглана и остался сидеть, нахохлившись как воробей во время дождя.

В висках пульсирует кровь, ломит суставы, а мысли бегут, бегут, перескакивают с одного на другое. Вспоминается то морское училище, то маленькая седенькая мать, и вдруг все дорогое и близкое сердцу закрывает огромная тень самолета с черными крестами на крыльях…