Павел Кодочигов - На той войне

На рассвете нового дня водители заглушили моторы на небольшой, почти круглой поляне. После бессонной ночи рассчитывали отдохнуть, но едва попрыгали на землю, последовал приказ развернуться по полному профилю. Пошли в ход топоры, пилы, перебивая птичий гомон, зазвучали усталые голоса, окрики, приказания. Настоянный на хвое воздух смешался с запахом карболки и извести.

Первые развертывания и свертывания давались с трудом. Вначале даже палатки падали, теперь, приловчившись, ставили их быстро и надежно, но комбат Куропатенко все поторапливал, сам брался за дело, и не напрасно: только установили палатки, приготовили перевязочные материалы и инструменты — начали поступать раненые из Острова.

Как ни спешила дивизия, немцы успели занять город раньше. Пришлось выбивать. И сделали это всего два батальона шестого танкового полка — не ожидали немцы столь дерзкого нападения, прозевали атаку. Удержать же Остров не удалось — не подоспела вовремя пехота. Снова убитые и раненые.

Побывавшие на финской «старожилы» глаз от изувеченных не отводили и носы в сторону не отворачивали. Они и выправкой отличались, и умением коротко и четко доложить, и отойти строевым. Особенно Филя Овчинников. Темноволосый, с широко развернутыми плечами, он казался прирожденным военным. Бессонные ночи, когда раненых прибывало особенно много и их надо было принять, рассортировать, кого-то срочно направить в операционную, других сначала вывести из шокового состояния, третьих накормить и напоить, дать им выспаться, не отразились ни на его легкой походке, ни на густом румянце на щеках. А Катя сдала. Темные волосы потеряли прежний блеск, спутались. Живые карие глаза потускнели, нос и скулы заострились.

Катя выросла в деревне и не была белоручкой, и работа у нее была не из легких — один фельдшер на семь деревень. Редкая ночь пройдет спокойно: то заболеет кто, то позовут принимать роды, но находилось время и выспаться как следует и себя привести в порядок, а тут сутками на ногах, в постоянном напряжении.

Едва выдавалась свободная минута, убегала Катя в лес, чтобы ткнуться там носом в траву, расслабиться, выветрить из себя запах операционной. Головчинер заметил это — от него ничего не укрывалось, — буркнул:

— Нечего нос воротить. Не из института благородных девиц. Привыкайте.

Катя и пыталась привыкнуть, а не получалось. Душили запахи крови, горелого мяса, хлорамина и эфира. Страдания раненых вызывали ответное сострадание. И не понимала пока Катя, что эти сострадания и сопереживания помогали глушить и забывать собственные невзгоды и тяготы, держаться, когда казалось, что нет для этого никаких сил.

Чаще всего она работала с Головчинером на полостных операциях. Каждая тянулась подолгу. Сначала неопределенное мычание хирурга — он вскрыл живот и ищет ход осколка или пули, — затем удовлетворенное хмыканье — нашел, выработал план операции, — потом отрывистые команды и грозный рык, если она замешкается, не угадает его требование. Особенно раздражительным хирург становился к вечеру и устраивал настоящий разнос, который обычно заканчивался смущенным извинением:

— Вы на меня не сердитесь, Катя. Я привык работать с женой. Стоило бровью пошевелить, и она знала, что мне нужно. Э, да что говорить? При таких операциях и анестезиолог нужен, и ассистенты, а вы одна за всех крутитесь и не успеваете, а у меня довольно паршивый характер, во время операции я зверь, — благодушно признавался Головчинер и тут же взрывался:

— Но и вы хороши! Сегодня вместо кохера пеан мне подсунули! Как я им в вас не запустил, ума не приложу, но когда-нибудь дождетесь, даю слово.

Молчание, неловкое покашливание — хирург замечал слезы на глазах Кати и твердо заверял:

— Мы с вами сработаемся. Реакция у вас отличная, руки ловкие. При такой нагрузке сами скоро несложные операции станете делать.

При отправке раненых Головчинер бегал около машин, следил, чтобы каждого удобно уложили, предупреждал шоферов:

— Не гоните! Чтобы ни на одном ухабе не тряхнуло! Дороги? Плевать я хотел на ваши дороги. Если кого-нибудь живым не довезете, я вас под трибунал, я вас...

Машины в конце концов уходили, и Головчинер начинал торить тропу между деревьями. Появлялся Куропатенко, пристраивался к хирургу, невинно спрашивал, что он тут делает.

— Гуляю. Не видите разве? — сердито бросал Головчинер.

— Может быть, ко мне пойдем, чаи погоняем? — предлагал комбат, беря хирурга под руку.