Павел Кодочигов - Так и было

Пальцы впились в приклады винтовок. Кто-то ойкнул, прикусил губы — куда поедут? Взревел мотор, машина рванулась вперед. К сараю! К сараю! К сараю! Про-еха-ли! Солдаты без ранцев. Значит, в любое время могут вернуться. Сиди и гадай, вздумают они на обратном пути заглянуть в «гости» или проскочат мимо?..

Из ворот дома, в котором жил офицер, на коньках вылетел мальчишка чуть постарше умершего год назад Миши. Он был отчаянный и вольный. Кататься не умел, но это его не смущало. Все время рвался вперед, падал, поднимался и снова вперед, и как можно быстрее. Он наплевал и на войну, и на то, что в деревне были немцы.

Гришка вспомнил Валышево. Зимами, едва лед соединял берега Полисти, в том месте, где она ближе всего подходила к деревне, ребята расчищали снег и делали каток. Чтобы не путалась под ногами малышня, пробивали лунку, замораживали в ней кол, на него надевали старое колесо, привязывали к нему длинные жерди, и получалась карусель. Наступал длинный зимний праздник! На катке катались до ночи, баловались, исходили криком от дикого восторга.

Гришка протер воспаленные глаза, поморгал от яркого солнечного света — вздремнул, что ли, вспоминая довоенные времена? — и снова прильнул к своей щели.

Мальчишка продолжал носиться по улице. Еще одни сани, в которых парень обнимал толстую краснощекую деваху, проехали мимо сарая. Кучка баб собралась на улице и никак не могла разойтись. Деревня жила своей жизнью.

В сарае царило молчание — машина не вернулась и могла появиться в любую минуту.

Самым длинным и невыносимым был последний час. Как-то удержались, не сорвались до наступления полной темноты, но как только вышли из сарая, сразу бегом, на восток, к фронту.

Между двумя деревнями долго пролежали в кустах, ожидая просвета на шоссе, по которому беспрерывно шли машины. Перебежали его и еще шли долго и трудно, голодные, обессиленные бессонными ночами. Снова между двумя деревнями спустились на лед какой-то реки. Прошли с километр, а другого берега не видно. Заблудились? Или вышли на озеро Ильмень? Остановились, стали гадать, снова пошли вперед. Пора бы вроде и озеру кончиться, неужели Ильмень такой широкий? И свет вот-вот забрезжит.

— Берег! — выдохнул кто-то.

Берег! Какой-то низкий. Чей он? Пока шли по озеру, отлеживались на льду, могли сбиться. Дальше поползли. Осторожно. Не дыша. Не спуская глаз с берега. На озере было тихо. Не стреляли ни свои, ни немцы, и вдруг:

— Стой! Кто идет?

Крик заледенил кровь — в голосе слышался нерусский акцент.

— Встать! Руки вверх! Мать вашу так-перетак... — такой родной и смачный мат раздался вслед за грозной командой, что все сомнения исчезли. Свои на берегу! Сво-и-и!

Гришка вскочил и поднял руки, но не удержался, осел на подогнувшихся вдруг ногах и сидел с задранными вверх руками, еще плохо веря в случившееся, не замечая, как потекли из глаз его первые в жизни слезы радости.

— Винтовки оставить снег! Одна поднимайся берег, потом другая, третья, — послышался странный приказ с берега.

Стали подниматься редкой цепочкой на непослушных ногах — напряжение спало и навалилась усталость. Ползли на четвереньках, в траншею сваливались кулями.

— Кто такие? Откуда?

— Партизаны...

— Партизаны?! Почему у партизан глаза мокрая?

Гришка оглянулся — плакал не он один, плакали все. Хотел сказать красноармейцам, что такое оккупация, сколько дней и ночей они выходили к ним, но разглядел на полушубках и шинелях погоны и онемел. Вдавливаясь спиной в стенку окопа и вспоминая об оставленной на льду винтовке, спросил:

— А п-по-че-му у вас погоны?

Бойцы рассмеялись:

— Вчера на свет родился? Чуть не год уже носим.

— Значит, вы свои?

— Можешь не сомневаться, а вот кто вы, еще неизвестно. Поднимайтесь, пойдем проверять, какие вы партизаны. Ахметов, Савельев, проводите перебежчиков до старшего лейтенанта.

Их пропустили вперед. Ахметов и Савельев пристроились сзади со взятыми на изготовку автоматами.

Первый допрос продолжался не более пяти минут: фамилия, имя, отчество, сколько времени был в бригаде, как перешли линию фронта?

Кормили в другой, большой землянке. Пшенная каша, полкотелка, не меньше, поблескивала жиром и была прикрыта куском невиданной американской колбасы. Рядом лежала громадная пайка настоящего хлеба. И запах в землянке стоял такой, что кружилась голова. Гришка схватил хлеб, покидал в рот полными ложками кашу, махом выпил алюминиевую кружку горячего и вкусного чая, отвалился от стола и уснул.