Юрий Левин - Схватка

— Не смертельно, привыкнешь, — шепнул на ухо напарнику Усольцев.

Забрались в будку. Хорошо, там небольшой пролом в стене был — прильнули к нему и увидели, что входная дверь в особняк открыта. Прислушались: есть ли кто внутри? Сначала никаких признаков жизни не приметили, но спустя полчаса, когда совсем темно стало, услышали топот. Не в будку ли кто пробирается?

— Держи нашу дверь под прицелом, — Усольцев тронул напарника за рукав, а сам продолжал наблюдение за особняком. Топот прекратился, но не надолго, снова возник, и, как показалось Усольцеву, теперь где-то близко стучали сапоги.

— Ни хрена не видать, — прошептал Емельян. — Посмотри-ка ты.

Клинов заметил людские силуэты.

— Из дома выходят.

— Вижу, вижу, — произнес Усольцев.

Люди вышли на крыльцо, спустились с него и, согнувшись, побежали вдоль стены особняка, за которым скрылись.

— Что бы это значило? — спросил Усольцев.

— Может, на ночевку ушли?

— Вполне возможно, — сказал Емельян и решил, что настала пора пробираться в особняк.

Поднялись на крыльцо и прижались к стене — никаких звуков. Стрельба тоже прекратилась — ночь берет свое. Усольцев первым вошел в коридор и фонариком осветил его. Лестничные ступеньки вели вниз. Усольцев, оставив Клинова в коридоре, спустился в подвал. Весь обошел — никого. Потом поднялся, и оба, осторожно ступая, пошли по коридору, в который выходили четыре двери: две по левой стенке, две — по правой. Двери в комнаты открывали одновременно: левые Усольцев, правые напарник. У обоих фонарики и наготове автоматы.

— Тут баба, — произнес Клинов, открыв последнюю дверь. — Голая...

— Где? — Усольцев шагнул к напарнику. Клинов осветил стенку.

— Ну и даешь! Это ж картина. И не баба, а... Дай бог память, как же зовут ее? Фу-ты, на языке лежит... Да... Да... Даная! Ну да, она!

— Все равно баба... Впервые вижу... Дородная... Чинно как улеглась.

— Рисовал же великий художник. Его Рембрандтом зовут.

— Наш он?

— Всемирный!

От Данаи ушли в комнату, которая окнами выходила на трехэтажный дом. Отсюда было удобнее всего наблюдать за ним.

Фонарь не включали. Трехэтажка тоже не светилась, замерла в темноте.

— Выходит, особняк-то наш. Мы одни тут.

— Пока одни, — сказал Усольцев. — Утром фрицы нагрянут.

— А мы куды?

— Дадим бой.

— Вдвоем?

— У тебя сколько гранат? А патронов? Посчитай-ка... И мои боеприпасы приплюсуй... Целый взвод получится... Сообразил?.. То-то же. Нам, брат, покидать эту обитель нет никакого резона. Только отсюда мы можем достать тот пакостный пулемет.

— И Дуню фрицам не отдадим, — добавил Клинов.

— Не Дуню, а Данаю. Запомни, садовая твоя голова, а то вернешься в свою Самару и ляпнешь: мол, видел Дуню в Сталинграде — засмеют.

— Ну, Данаю... Все одно фрицам фигу...

— Правильно, — улыбнулся Усольцев. — Данаю нельзя отдавать! А пока вот что: ползи-ка обратно во взвод и доложи лейтенанту обстановку. Скажи, что мы особняк оседлали и в нем решили закрепиться. Позиция выгодная: стены каменные и немец близко... Ну, вперед, одна нога здесь, другая — там! И пока темно — обратно. А за Данаю не беспокойся, уберегу...

Ушел Клинов. Усольцев один на весь пятикомнатный дом остался. Не грешно бы прикорнуть, в комнате, где Даная, две кровати с перинами — ложись и дрыхни. Однако ж нельзя: нет гарантии, что фрицы сию минуту не нагрянут. Бодрствовать надо, бодрствовать. Глаза ничего не видят, зато ухом надо ловить опасность... Усольцев вышел в коридор и присел у самой двери, чтоб на пороге встретить неприятеля, если сунется... Сел и подумал: а Клинов вроде парень прочный, не должен подвести. Не случилось бы с ним в пути неприятности...

Где-то рвануло, аж пол колыхнулся. Может, мина?.. Ну что же Клинов не вертается?

Усольцев услышал шаги... Заскрипели половицы на крыльце. Емельян встал и автомат направил на дверь. Половицы еще сильней заерзали. Скрип этот вызвал тревогу: больно много ног на крыльце... Ну, погоди, немчура! И вдруг уловил слова: «Осторожно, не лязгать!». Это же Клинов. Его самарский говор...

Клинов прибыл не один. С ним еще трое: Нечаев, Клим Гулько и новенький боец во взводе Ашот Галстян, пулеметчик.

— Это же дивизия! — обрадовался Усольцев. — Ну, фрицы, трепещите!

Всех по очереди обнял Емельян, Клима расцеловал.

— Сто лет тебя, Климушек, не видел. Жив? Цел?

— Как видишь, на усиление прибыл.

— А ты, Захарка, каким чудом сюда забрел?

— Ты ушел, и я за тобой. Это шутка, елки-моталки. Команда нам последовала: сматывать удочки. Вот мы и смотали их с Хафизовым. Его во взводе оставили, а меня снова в твое подчинение.