Юрий Левин - Схватка

Заголосили мать с бабушкой. Слеза покатилась и у отца. Он подошел к Ване вплотную, положил руку на плечо сына и сказал:

— Смотри мне... Будь мужчиной...

Отца пока на войну не брали. Он председательствовал в сельсовете. Мотался день и ночь: то заготовки, то посевная, то вдруг пожар на ферме... Сельсовет большой...

Однако отца взяли... Не успел Ваня вскочить на телегу, как к дому подкатила «эмка», из которой вышли двое — милиционер и штатский. Оба из райцентра — отец знал их.

— Здравствуйте! — отец первым поздоровался. — Сына вот провожаю... На войну...

Приезжие даже не взглянули на Ваню.

— Кто будет Петропавловский Евдоким Изотович? — спросил штатский.

— Ну, я... Не узнаете? Он самый...

— Вы арестованы! — и повели Евдокима Изотовича в «эмку».

За что? Никто не мог сказать. Но по селу прокатилась молва: «Наш председатель — враг народа».

Подобная молва уже не раз будоражила село. Ваня помнит, как в апреле тридцать седьмого, как раз перед майским праздником, ночью из дома увели дедушку, его любимого дедушку Изота. И никто не мог объяснить Ване, чем провинился дедушка. Твердили лишь два страшных слова — «враг народа».

— Какой же враг дедушка Изот, коль он герой гражданской войны? — спрашивал Ваня у отца, а тот разводил руками.

— Ну, папаня, — не отставал Ваня, — дедушка ведь порубан был беляками. Сам видел на его спине рубцы. А шашка, которую, как сказывал дедушка, сам товарищ Блюхер ему подарил, разве врагу давалась?.. Неправду про дедушку наплели... Давай, папаня, поедем в НКВД, растолкуем им...

Шли Ваня с отцом в райцентр, стучались в двери разного начальства, но всюду был один ответ: враг Изот Петропавловский.

Сгинул дед, пропал. И никаких известий.

Теперь вот отца увезли. Кто за него заступится? Мама убивается. Кто ей поможет с бедой справиться? Ваня ж на фронт едет — там тоже беда...

Ваня и представить себе не мог, что его отец — честный и добрый — мог быть врагом. Весь сельсовет знал Евдокима и верил ему, люди шли к нему со своими радостями и бедами, звали на свадьбы, на поминки, на крестины... Сельсовет исправно работал: с посевной завсегда управлялся, с государством аккуратно рассчитывался, мясо и зерно первосортное поставлял...

— Ну скажите мне: где правда?

Вагон по-разному откликнулся на рассказ Вани Петропавловского. Иванов вслух посочувствовал, Ободов промолчал, Клим же пока не знал, что и сказать, лишь Емельян, которого за живое задел рассказ, а вопрос о правде был для него больным, сразу отреагировал:

— Правда есть, друг Ваня. Но к ней пробиться трудно. Она что крепость, которую приходится приступом брать. Ты лбом в стену колотишь, за которой правда, лоб и рожа в крови, а стена хоть бы хны. Но надо колотить... Надо... Из-под вражьего танка выползать живым... Вырываться из немецких лап... Из казино... Через крышу сарая... И к правде...

— Ты о чем это, Емельян? — не понял Усольцева Нечаев.

— О правде. Она всегда на своей боевой позиции. Только требуется продвинуться к этому рубежу и солдатской хваткой да мудростью прикрыть ее, чтоб враг не запятнал. Понял, Захар?

— Теперь понятно. А Ванюше-то как быть? Отца как выручать?

Не смолчал долговязый Антипов:

— Выручать-то зачем? Власть знает, кого взять. Задаром туды не беруть.

Взорвался большелобый черноволосый Асхат Хафизов:

— Зачем так сказал?.. Зачем Ваня обижал?.. Командир нельзя боец обижать! Ваня правду говорит. Мою тетю Саджиду и дядю Ибатуллу тридцать восьмой год ночью шайтан брал, сказал враг народ он. Какой враг дядя Ибатулла и тетя Саджида? Хорош человек, много работал, трактор ездил, коров доил...

Асхат подлил масла в огонь: весь вагон включился в спор. У каждого была своя точка зрения, свой резон. Одни жалели Ваню: мол, как так, сын на фронт, отец в тюрьму — непорядок, другие, как и младший сержант Антипов, старались убедить, что враги имеются повсюду и что их непременно надо выкорчевывать.

В первом взводе был красноармеец, который не очень-то любил включаться в споры, но иногда, когда это необходимо было, как он сам считал, с готовностью высказывал свое мнение и был уверен в своей правоте. Бойцы звали его филолог. Так он представился, когда прибыл во взвод: «Я — филолог!». С того дня и пошло: «Филолог, скажи», «Филолог, как думаешь?». Он действительно был филолог, преподавал в старших классах средней школы русский язык и литературу. Человек грамотный, прекрасно знал литературу, был как бы на «ты» и с Толстым, и с Пушкиным, и с Блоком. А в военном деле — профан. Так он сам говорил. Даже мосинскую трехлинейку, на что уж простая, и то с усилиями разбирал и собирал. В тире мазал: в доску попадал, а в мишень редко. Из-за этого страдал, называл себя непутевым. Но важнее всего то, что во взводе к Донату Крюкову-Печерникову (да, именно такое непривычное имя и двойную фамилию носил филолог) относились с уважением.