Яков Ершов - Витя Коробков - пионер, партизан

— Ветер, снег — гут, гут. Море шторм — гут, хорошо. Спокойно спать можно. Русский корабль не придут.

Приближался Новый год. Прислушиваясь к буйным голосам ветра и волн, Витя вспоминал, сколько радости приносили новогодние праздники прежде. Веселая кудрявая сосенка дома (мама больше любит сосну), сверкающая огнями и великолепным убором красавица ель в школе, подарки, песни, игры, ликующий смех. А потом целых полторы недели сплошь праздничных, переполненных весельем дней.

Ничего этого сейчас нет и не будет… Но зато завтра его ждет другое, большое, значительное. Завтра! Скорее ползла бы эта долгая нудная зимняя ночь. Завтра Слепов даст ему поручение, завтра он вступит в новую жизнь.

С этой мыслью он и заснул. Ему приснился Слепов. Он держал Витю за плечи и медленно, сурово говорил:

— Вот тебе первое задание: взорвать железнодорожный путь. Помни — это испытание. Выполнишь — будешь подпольщиком. Иди.

И вот они ползут с Васей на высокую насыпь железной дороги, карабкаются по песчаному откосу. Песок шуршит под их телами и осыпается по проложенному следу. Мина заложена, они отползают, теперь надо дернуть шнур. И вдруг Витя слышит, как вдали стучит поезд: тук-тук-тук. «Погоди! Погоди! — кричит он. — Взорвем вместе с поездом!» Но уже поздно, Вася дергает шнур, раздается страшный взрыв.

Витя проснулся весь в поту. «Уф! Это только сон!» Но рядом рвануло, задребезжали свекла в окне. Что-то рухнуло с гулом и треском. Через секунду взрыв повторился, потом еще и еще, — казалось, вся вселенная состоит из одних неистовых взрывов.

Нет! Это не сон! Витя вскочил, кинулся в коридор. Но дверь с шумом распахнулась, и на пороге вырос Отто Шольц, квартирант Мирхановых. Он что-то бессвязно бормочет. Витя знает, что этот фашист хорошо говорит по-русски. Но сейчас его трясущиеся губы коверкают и путают слова.

— Руссише… Моряк… Дёсантен… Шварц дьяволы. Руки у Шольца дрожат, выпученные глаза бессмысленно шарят по комнате.

— Что вам? — спрашивает отец, входя в кухню.

— Спрячь, — говорит, заикаясь эсэсовец. — Мой квартира полицай. Опасно.

Он ищет взглядом подходящее место, потом направляется к шкафу.

— Нет, — говорит отец. — Тут нельзя.

Шольц схватился за пистолет.

— Не хочешь помогать германский офицер? Большевик! Ти…

Витя решительно выступил вперед.

— Я знаю, где можно спрятаться. Тут, недалеко, только через двор перейти. Идемте.

Сквозь шум боя донесся стук мотоцикла.

— Штурмбанфюрер! Шольц! — крикнул кто-то срывающимся голосом во дворе.

Шольц погрозил пистолетом и выбежал. Мотоцикл рванул с места, и скоро его не стало слышно.

— Эх, не вышло, — махнул рукой Витя. — Я бы его спрятал! — многозначительно добавил он. — У Слепова…

Бой длился до полудня. Когда стрельба начала утихать, в дом заскочили два краснофлотца.

— Хлопец! Напиться, да поскорее.

Пока один торопливо глотал студеную воду, второй успел сообщить, что гитлеровцев из Феодосии выбили. Теперь их гонят к Старому Крыму.

— Так что живите спокойно, — сказал первый, передавая кружку товарищу. — Опять в школу пойдешь, — подмигнул он Виктору. — Ну, бывайте здоровы. А мы покатили дальше, братишкам севастопольским помощь подавать.

Краснофлотцы ушли. Отец заспешил, натягивая куртку, сапоги.

— Ты куда? — спросила Виктория Карповна.

— Пойду, — уже на ходу откликнулся Михаил Иванович, — типография нужна прежде всего.

Витя выскочил вслед за отцом. Бой шел уже где-то за городом. Гитлеровцы обстреливали оставленный город из орудий, бомбили с самолетов. На улицах еще рвались снаряды. И, несмотря на это, город жил. Вокруг краснофлотцев тут и там собирались жители. Пожилой моряк с рукой на перевязи рассказывал:

— На это и расчет был, чтобы, значит, внезапно, как снег на голову… И погодка такая выдалась… Тяжело, зато верно… Я как сиганул с борта в воду, аж обожгло. Выскочил на берег — и в бой, согрелся! Захватили порт… Гитлеровцы спохватились, да поздно. Начали бить из орудий. Где там! Наши уже в городе… Огрызались-то крепко, Из домов стреляли. Ну и мы дали прикурить. Меня уже за городом ранило… Теперь в госпиталь пробираюсь…

Растолкав людей, протиснулась к краснофлотцу старушка в потрепанном шерстяном платке.

— Дай-ка обниму, родимый! Избавитель ты наш. Измучились мы тут.

И она дрожащими сухими руками взяла склонившегося к ней моряка за голову и поцеловала в губы.

Витя побежал дальше. Мальчишки срывали с заборов фашистские объявления. Он присоединился к ним. Потом вспомнил об отце и кинулся в типографию. Там было шумно.