Яков Ершов - Витя Коробков - пионер, партизан

— Ты знаешь, где партизаны?

Шольц хорошо изучил русский язык, но он задал вопрос по-немецки. Переводчица повторила его по-русски, хотя в этом и не было необходимости: Витя и так понял бы, если бы он слушал. Но он не слушал. После того как полицаи избили его, Витя решил, что не будет отвечать. До этого он как-то еще боялся своих палачей, боялся предстоящей встречи с ними и допроса, потому что не представлял себе, как все это будет. Теперь все встало на свои места. Гитлеровец ударил его, и страх перед будущим исчез. Он понял: они хотят сломить его. Но они сами боятся его и поэтому бьют.

И он встал на путь того мальчишеского упорства, которое невозможно преодолеть. Он будет молчать, если нужно — лгать, но он, конечно, не скажет правды.

Витя уже давно решил, как вести себя на допросе. Лучше всего смотреть в одну точку и думать о чем-нибудь своем. И он смотрел теперь в окно на базарную площадь и думал о матери, которая не знает еще, что их схватили, и наверное ждет от них весточки. Витя думал об этом и не слышал обращенного к нему вопроса. Шольц взял со стола резиновую плеть — тройчатку с тремя кожаными хвостами, оплетенными проволокой.

— Нам известно, — сказал он, играя плеткой, — что ты с отцом был в лесу, у партизан. Зачем вы вернулись в город?

Не было ничего более легкого, чем ответить на этот вопрос: об этом они договорились с отцом еще в отряде. И Витя сказал:

— Я ничего не знаю о партизанах. Мы некоторое время жили в деревне, а теперь вернулись домой.

— Ты врешь! — вскипел Шольц. — Где твоя мать?

Было бессмысленно подробно отвечать на все вопросы, которых могло быть множество, и Витя сказал: «Не знаю», и продолжал смотреть в окно на качавшуюся на ветру старую вывеску «Гастро…» и думать о том, когда же было сорвано окончание слова: когда уходили наши или уже при немцах.

А Шольцу нужно было во что бы то ни стало узнать фамилии городских жителей, с которыми были связаны партизаны, его интересовали явки, которыми — об этом не трудно было догадаться — снабдили в лесу Коробковых перед отправкой в город. И он продолжал задавать вопросы:

— Кто еще из партизан вернулся в город?

— Не знаю, — ответил Витя и пожал плечами. — Я не был у партизан.

— С кем ты и твой отец должны были встретиться в городе?

— Не знаю. Ни с кем. Мы шли домой.

Вопросы следовали быстро, один за другим. Шольц надеялся сбить мальчика, запутать его, поймать на необдуманном ответе. Но Витя отвечал равнодушно: «Не знаю, не видел, не был». Он казался спокойным, а на самом деле он весь был, как натянутая струна, и нечеловеческого напряжения стоило ему это спокойствие.

Это была очень тяжелая игра, потому что перед ним был хитрый и злобный враг.

— Мы тебя отпустим, — говорил Шольц вкрадчиво, и рыжая переводчица переводила Вите эти слова. — Я вижу, ты послушный мальчик, добрый мальчик. Ты не захочешь сделать больно своему отцу, своей матери. Ты сегодня же будешь дома. Для этого надо совсем немного: скажи, с кем вы должны были встретиться в городе? К кому ты шел?

— Я ничего не знаю, — потупясь, повторял Витя. Он считал, что, взяв их на квартире, немцы не могли точно знать, зачем они пришли. Они могли лишь догадываться об этом. Он не знал, что они уже выданы Вятченко и Аркашкой.

— Ах, как нехорошо, такой милый мальчик и говорит неправду, — Шольц встал из-за стола, подошел к Вите и попытался изобразить улыбку. — А как тебя звали в отряде?

Вопрос был настолько неожиданным, что Витя вздрогнул.

— Меня зовут Витя, — после короткого раздумья сказал он. — Я уже отвечал.

Шольц, довольно потирая руки, прошелся по комнате ему показалось, что мальчишка, наконец, растерялся.

— Не хочешь говорить? — ядовито усмехнулся он. — Напрасно. Мы и так все знаем. В отряде тебя называли «Витюсик». Так? Ви-тю-сик! Нам известно и то, с кем ты должен встретиться здесь, в городе. Мы хотим только уточнить, чтобы не губить невинных.

Витя смотрел теперь на носок своего расползшегося, грязного, когда-то желтого ботинка: он не мог уже отвлечься от того, о чем его спрашивали, и думать о другом. Они действительно знали, видно, многое, даже такую мелочь, как ласковое обращение к нему комбрига. Но от него они ничего не добьются — ни о партизанах, ни о городских патриотах, он не скажет ни слова. И Витя прикрыл глаза, готовый ко всему.

— А! Как я не догадался! — говорил в это время Шольц, покачиваясь на коротких толстых ногах. — Тебя страшит месть… Не бойся, это мы устроим. Ты убежишь из тюрьмы. Понял? Ты выдашь нам явки, и наши люди устроят тебе побег. Все ясно: был арестован, но сумел убежать. Ты совершенно чист! Ну, я жду, Ви-тюсик. Только явки — и ты свободен, — и Шольц взял мальчика за подбородок двумя пальцами.