Борис Костюковский - Жизнь как она есть

В октябре Николая демобилизовали, и мы оформили наш брак официально. Свадьбы не было.

В этот день Максим прошел ко мне в мертвой тишине через всю аудиторию и пожелал счастья. Все студенты молча, затаив дыхание смотрели на нас, и я чувствовала, что все на стороне Максима, что все осуждают меня.

Максим впервые не сел со мной рядом. Отношение всех ко мне изменилось, стало просто официальным. Некоторые прямо говорили:

— Ты хоть подумала, что сделала? Эх ты, такого парня променяла!

Я еще цеплялась за то, что они не знали Николая. Зато они хорошо знали Максима. Я цеплялась, но недолго.

Лёля и Василий уехали в Магадан, оставив нам свои две комнаты в бараке.

С первых же шагов совместной жизни с Николаем не было ни одного светлого дня: Лёля была права, он оказался совсем не семейным человеком, взбалмошным, упрямым да к тому же выпивохой. В декабре он настоял, чтобы я ушла из института.

— Жена должна сидеть дома, — заявил он, — а не бегать черт знает где.

Я отнеслась к этому довольно спокойно: мне тяжело было ходить в институт, видеть осуждающие взгляды студентов и некоторых преподавателей. А главное, я не в силах была каждый день встречаться с Максимом, ежиться под его пытливым взглядом, отвечать на его приветствия, мучиться и вздрагивать от каждого слова, обращенного даже не ко мне.

Дома мне не было житья от соседей по бараку, где вся жизнь на виду, где нет тайн. Все словно сговорились, в один дух повторяли:

— Что же это ты, девонька, натворила? Ни люди, ни бог тебе не простят.

Все они знали Максима и всегда восхищались им. Знали они и Николая. Соседи меня любили, жалели — люди простые, бесхитростные и по-житейски умные.

В конце декабря ко мне пришел Максим — узнать, почему я не хожу на занятия, и принес стипендию.

Деньги я взять отказалась, а свое отсутствие в институте объяснила тем, что у меня нет аттестата зрелости, и я все равно не сумею получить диплом.

Он сидел необыкновенно грустный, тихий, какой-то пришибленный.

— Как тебе живется, Ада?

— Хорошо. Очень хорошо!

— Ада, я тебя очень прошу: вернись в институт, ведь все еще может наладиться. Мы всей группой поможем тебе сдать на аттестат зрелости.

— Теперь уже — всё. Теперь мне никто не поможет, — сказала я с отчаянием, забыв, что мне «очень хорошо».

Максим вдруг резко поднялся и убежал.

Назавтра ко мне заявилась вся наша группа, не было только Максима. В один голос ребята убеждали меня вернуться в институт. В том, что у меня в жизни совсем не хорошо, почему-то были убеждены. Знали уже, что Николай пьет, кто-то из студентов, сбывая на толкучке до стипендии пару сапог, оставшихся с фронта, встретил Николая, торгующего зажигалками. Он ведь работал на заводе слесарем и, оказывается, «подхалтуривал», как только мог. Каждодневные выпивки требовали денег…

Ребята жестоко упрекали меня:

— Ты даже не знаешь и не предполагаешь, как огорчен Максим, что ты бросила учебу! Убить такого парня у тебя хватило смелости, а вернуться в институт ты не можешь.

— Поэтому и не могу.

— А мы говорим — вернись, исправь все, что ты натворила. Максим тебя по-прежнему ждет и верит в тебя.

— У меня ведь скоро ребенок будет.

— Ну и что? Ребенок! Максим будет ему хорошим отцом, не то что этот твой пьяница!

Вот так все просто и ясно было им, моим друзьям, моему благороднейшему Максиму.

Только мне было все неясно, а может быть, просто стыдно, меня захлестывала беда и безвыходность, и я никуда не могла от них уйти.

Если не уйти, то хотя бы скрыться от всего на свете я решила в старом моем приюте — в Станькове. Сидела там, как в норе, у тетки, снова шила и копила деньги к родам, на приданое моему будущему человеку.

В конце апреля вернулась в Минск. Через несколько дней родилась дочка — всего два килограмма весом, маленькая и слабая. Николай пошел ее регистрировать в загс, да не дошел: свалился пьяным, сопротивлялся милиционеру, подрался и чудом ушел от суда.

Целых два месяца после этого девочка не была зарегистрирована. Вызывали в исполком, оштрафовали на сто пятьдесят рублей. Ничего не поделаешь: пришлось ему второй раз отправляться в загс. На этот раз дошел, но вместо Анны, как я хотела в память о маме, записал девочку Ариадной.

В мае ко мне снова заходил Максим: его книги все еще были у меня. Сидел и, не спуская глаз, смотрел то на меня, то на Адочку. Так ничего не сказав, взяв книги, ушел.

После этого мы с ним встретились в институте только через три года. И то это была случайная встреча — в буфете. Максим уже кончал аспирантуру, а я после длительного перерыва — четвертый курс института.