Борис Костюковский - Жизнь как она есть

Эта соль была настоящим богатством, которое помогло отряду вынести труднейшее испытание, вскоре выпавшее на нашу долю.

В Станьково я больше не показывала носа. Белье свое стирала под елками на морозе. Выносила из землянки нагретое ведро воды и там же мыла голову и сама мылась. Морж не морж, а близко к этому. Смены белья и верхней одежды у меня не было. Накину после мытья и стирки на голое тело юбчонку с кофточкой, поверх пальто, на голову платок. В таком виде просушу над костром нижнее белье, переоденусь — и вот я снова чистая. Или уж мы были загаданы такими здоровыми, не подверженными всяким простудам, или в то время вообще болеть было «не положено», но я не помню, чтобы кто-нибудь из партизан простужался.

На неудобства никто у нас не жаловался, не роптал. Какая-никакая, а крыша над головой была: жили в землянках, спали на соломе. Были у нас свой портной и парикмахер, даже санвзвод — отдельная землянка, с настоящими полами, с железными кроватями, с белыми простынями, с хорошим столом под клеенкой, только не было медикаментов и перевязочных материалов.

Почти все, пока была возможность, навещали родных и знакомых в селах, мылись там в банях и меняли белье.

Как-то дядя Николай и Марат поехали к бабе Мариле «на санобработку», а ночью вдруг вернулись — и сразу в санвзвод. Узнаю: Марат ранен! Я бегом к землянке — лежит мой малыш бледный, большая головенка его на тонкой шее повернута набок, на лбу капельки пота.

Оказывается, перед тем как мыться, Марат решил почистить пистолет, но каким-то образом забыл, что в стволе остался патрон. Раздался выстрел: ранение было сквозное у кисти, несколько дней он температурил, не мог есть. Заботились о нем все — и командиры и рядовые. И разведчики — особенно разведчики. Даже из «Боевого» пеклась о нем вся разведка.

Я к нему бегала каждую свободную минуту. Принести ему я ничего не могла, да и где было взять? А вот наши разведчики и разведчики «Боевого» добывали кое-чего. Почти во всех ближайших деревнях знали и любили нашего малыша и посылали «для раненого Марата» гостинцы: мед, яички, масло, даже кто-то прислал свежие пирожки.

Знали его уже хорошо и полицаи, и каратели. Знали и охотились за ним.

Райкович и другие ребята из «Боевого» заверяли меня, что я смогла бы стать хорошей разведчицей. Сама я всем сердцем рвалась в разведку. Эта мысль не давала мне покоя. И только долг перед своими товарищами, принявшими меня в отряд, останавливал меня. Все же я решила посоветоваться с Маратом, как быть.

— Иди, Адок, к разведчикам, — сказал Марат. — Я бы сразу пошел и думать не стал.

Его слова придали мне решимость перейти к разведчикам «Боевого».

Конечно, если бы это было сейчас, я бы стала действовать по-другому: подала бы рапорт, доложила начальству. А тогда мне казалось, что достаточно моего собственного согласия, и все будет в порядке.

Вечером в нашу землянку вошел Миша Мерцелава и принес записку от Райковича. Саша писал мне, что у него открылась рана (он был ранен в ногу еще в первые дни войны, из-за чего и попал в плен). Просил, если я смогу, прийти, он будет ждать меня. В записке было и несколько ласковых слов, которые заставили мое сердце радостно забиться. Он, кажется, впервые обращался ко мне с такими словами.

Я не могла почему-то сразу пойти и написала на обороте этой же бумажки ответ. И только хотела отдать записку Мише, как подскочил откуда-то Веселовский и выхватил ее у меня из рук. Я готова была его ударить, но нашла в себе силы сдержаться: подумаешь, дурак бесится.

Миша повернулся и ушел.

Я тут же накинула на плечи пальто и за ним вслед. До землянок «Боевого» через ров всего 100–150 метров. Теперь уж я не колебалась: сегодня я дам согласие Цибульскому и перейду в разведку «Боевого».

В землянку я вбежала запыхавшись и увидела Сашу Райковича лежащим с лихорадочно блестевшими глазами. У него была высокая температура. Не стесняясь Саши Лобача, который хлопотал около печурки, я прошла прямо к Райковичу, села около него и взяла его горячую руку. Боже мой, что я чувствовала в эту минуту, какой я казалась себе смелой, какие нежные, незнакомые мне слова рождались в моей душе! Уж очень жаль было Сашу, хотелось погладить его, как Марата, утешить, подбодрить.

— Ну что ты расхныкался? — неожиданно для самой себя сказала я. — Марат вот маленький, и тот терпит. А ты ведь мужчина!

Саша улыбнулся, слабо пожал мне руку, но даже не успел ответить, как распахнулась дверь и в землянку ввалился Веселовский с пистолетом в руке.