Папка сказал: «Молодец, раз начинаешь с великих людей». И Маркс в моем воображении сразу вырос в гиганта: по-белорусски «вялш»- большой. Мама тоже сказала что-то лестное, но непонятное: «Oro-го! У тебя, дочурка, есть эстетический вкус и чутье живописца». «Эстетический»- темная ночь, «вкус» — сладкое, горькое, что-то на кончике языка, «живописца»-«живо писать», а я-то так долго трудилась, «писала медленно» (этого я, конечно, не сказала маме, чтобы не разочаровать ее).
…Чуть начнешь вспоминать, и невольно мысли уносят тебя далеко-далеко. С «колокольни» своего теперешнего возраста смотришь на ту девчонку, и невольно охватывает первозданная радость бытия, новизны, счастья узнавания…
Но возвращаюсь к маме и ее жизни.
Интересна история ее любви и замужества. Об этом, когда я подросла, поведала мне сама мама. Да и от других я наслушалась немало, особенно от бабушки Зоей — дальней родственницы отца, моей неродной, но самой любимой бабушки.
…В 1921 году, когда наша местность была освобождена от белополяков, приехал домой на побывку из Кронштадта Иван Казей.
Ане Казей исполнилось тогда шестнадцать лет.
Был май, весна в разгаре, вовсю цветет черемуха; в бывшем графском парке — целые поляны фиалок.
В деревне, в воскресный день, в бывшем доме графского писаря танцы под гармонь, скрипку, цимбалы.
Аня только-только окончила учение в Кайданове, невеста, ей разрешено пойти на танцы. Невеста-то необычная для деревни того времени — с образованием, «ученая», да и красавица, и рукодельница, умница — в общем, всех качеств и не перечтешь.
И вот она появляется в самодельных — шитых дедом — туфельках на каблуке и в полотняном домотканом платьице, которое она расшила васильками. И вдруг… Моряк! Кто он? Чей? Откуда здесь появился? Моряку двадцать семь лет, высоченный, плечистый, копна темно-русых волнистых волос, орлиный взгляд, продолговатое лицо с прямым носом и полный рот белых зубов. А как лихо пляшет и говорит совсем не по-здешнему!
Сердце впервые замерло у девчонки: надо же узнать о нем, об этом моряке. Школьная подружка сказала: «Так это же Ваня Талёнов».
Ах вот что, Талёнов! Тоже Казей. Мамин род Казеев «по-уличному» звали «Юлиновы», папин — «Талёновы», по-видимому, по именам каких-то прапрадедов.
Моряк заметил маленькую красавицу с длинной темно-русой косой по пояс, пригласил на польку, потом на вальс. И отошел! Он в кругу своих сверстников-земляков, от него ни на шаг не отстают его сестры — Серафима и Любаша…
Через несколько дней — снова танцы.
И маленькая хитрушка Ганна Юлинова делает решительный шаг: мчится в парк, срывает несколько синих колокольчиков, отыскивает одну веточку распустившегося крупного жасмина — и готов небольшой букет.
Она мчится с ним в клуб, проходит через весь зал прямо к моряку, чуть склоняет голову и преподносит ему свой подарок…
Зал так и ахнул: на глазах у всех сама подошла к незнакомому парню… Ах-ах-ах!.. Ну и Ганна Юлинова, ну и отчаянная голова!
Моряк тронут вниманием смелой и такой привлекательной девушки. Месяц пролетел быстро. Иван Казей собирался уезжать на флот, а сердце ранено этой «пичугой-красавкой». Что уж там говорить: с того памятного вечера забыл моряк о танцах и обо всем на свете, оставил своих дружков-земляков, скрывался от сестер-наблюдательниц, не видели его и многочисленные деревенские невесты.
Ночи напролет просиживал он в укромных местах парка, на берегу озера, с лукавой «Юлинянкой», как он стал ее звать.
Потом моряк уехал, условившись с Ганной, что при следующей встрече они станут мужем и женой. Они писали друг другу письма.
Но Казеи — Талёновы, узнав, что Иван решил жениться, стали всеми средствами препятствовать этому.
Где-то в начале 1922 года тяжело заболел старик Талонов, и сына его вызвали из Кронштадта телеграммой.
Снова Иван побыл дома не то неделю, не то две. Отец умер, но до этого успел поговорить с сельским попом Бирулей и взял с него слово, несмотря ни на что, обвенчать сына с Анной Казей из рода Юлиновых, когда об этом попросит сын.
И в этот второй приезд моряка в родное Станьково влюбленные стали друг для друга мужем и женой. Но об этом ни одна душа на свете не знала.
Моряк снова уехал, уже с надеждой, что скоро вернется, а «пичуга-красавка» осталась ждать его. Не так уж много времени понадобилось для того, чтобы приметить в ней «греховодницу», да и сама она поняла: будет ребенок.
Эту тайну скрыть становилось все труднее и труднее. Дома Аню «ели поедом», как «пропащую». Моряк уже все знал, писал нежные письма, страдал вместе со своей «пичугой».
Читать дальше