Виталий Мелентьев - Разведка уходит в сумерки

Теперь все выглядело иначе. Теперь он был уверен, что его человек шел вместе с разведчиками. И теперь Шварц не столько понял, сколько почувствовал — предатель предал и его. Трус струсил. Значит, его система дала осечку.

Он вышел из леса, молчаливо согласился с чужими выводами, молчаливо одобрил версию убийства Вейсмана партизанами и погнал машину в штаб резервной дивизии, промчался мимо еще тлеющих домов и машин, мимо команд, которые выволакивали танки с обожженной краской и, скрипнув зубами — не очень-то приятно видеть результаты явного успеха противника, — выскочил на западную окраину села. Заставив шофера двигаться на первой скорости, он спускался к реке, мысленно прикидывая, где бы расположил засаду, если бы ему потребовалось достать документы противника. Таким местом были кусты возле моста.

Он подошел к ним и сразу увидел следы, а исследовав дорогу, нашел и след торможения и укатанные, но все-таки еще заметные остатки дроботовских снежков.

— Да, они прихлопнули его здесь, — решил Гельмут и, восстанавливая картину нападения на Вейсмана, пришел к выводу: шофер Отто помог русским разведчикам.

Первой его мыслью было немедленно сообщить об этом командованию: следовало наказать хотя бы родственников пособника убийства, дезертира и предателя — у Гельмута не было никаких сомнений, что шофер ушел с русскими, что он довез их почти до передовой. Но он решил не спешить. Трудно сказать, как могут обернуться события.

Не сделал он этого еще и потому, что в эти короткие часы перед ним прошли два облика предателей.

Он понял то, что смутно ощущал раньше. В тех, кого он заставляет работать на себя, нет главного — идеи, ради которой они шли бы на смерть. Их ведет трусость, страх смерти и надежда спастись или хотя бы оттянуть минуты расплаты, надежда получить материальные блага, иногда — месть.

Но как только меняются условия — меняются и те люди, с помощью которых он работает. Верить им до конца он не может. Положиться на них полностью невозможно. Нужны другие люди. Идущие на его работу сознательно, с верой в душе. А этой веры он дать им не может. Гельмут понимал, что он может обмануть, ввести в заблуждение, даже убедить на какое-то время, но на большее он не способен. Идея создания германского господства может согреть только немцев. Все остальные, как бы они ни пресмыкались сейчас перед победителями, все равно в душе готовы предать их, сменить хозяев, лишь бы спасти себя.

«Что ж… Это печально, но закономерно, — решил Гельмут. — Вот я и нащупываю то, ради чего создана оппозиция: идеи фюрера становятся непопулярными. Нужны другие…»

Шварц уехал в свой полк, выдержал бой с командиром, укорявшим его за самовольную отлучку, и так и не сказал никому о своих догадках. Он был уверен, что никто не узнает ни о его мыслях, ни о его умолчании.

Однако обер-лейтенант Гельмут Шварц ошибся.

Полевая сумка Отто Вейсмана, его дневник и шварцевская докладная помогли не только отвести малейшее подозрение от Дробота и Сиренко и полностью доказать вину Прокофьева, но и раскрыть тактику Шварца.

Когда Мокряков и Андрианов ознакомились со всеми документами и допросили шофера, они пришли к выводу: рейды в тыл противника проводить и впредь. В конечном счете они дают больше, чем «языки» с переднего края.

В первые дни после возвращения из тыла Сашка Сиренко спал и никак не мог отоспаться: все время мучило уродливо искаженное кошмарами прошлое. Мысли мешались — вялые и нудные. А не думать он не мог. Вспоминая отправленного в госпиталь Дробота, Сиренко впервые в жизни налил себе эмалированную кружку водки и, подавляя острое чувство отвращения, выцедил ее. Отоспавшись, он почувствовал себя не то что бодрее, а как-то легче, словно водка промыла его изнутри.

Он удивился, но повторять опыта не стал.

«Хай она сказится, та водка, — решил он. — Привыкнешь, а потом будешь мекать, как тот слюнявый телок, ага».

Но вечером ему опять захотелось выпить, чтобы отоспаться раз и навсегда и окончательно прийти в себя. Однако сделать это не удалось. В землянку вошел молоденький, туго перетянутый ремнем слегка веснушчатый солдат. Он лихо козырнул и, еле сдерживая радостную улыбку, ломким от волнения голосом пропел:

— Разрешите обратиться, товарищ Сиренко.

Еще никто никогда не обращался к Сашке так официально, как обращаются к командиру, еще никто никогда так откровенно не радовался встрече с ним, как этот стройный паренек с хорошим разворотом плеч и с ясным взглядом открытых карих глаз. Сашка поерзал по нарам и, опасаясь подвоха, розыгрыша, буркнул: