Виталий Мелентьев - Разведка уходит в сумерки

Сашка молчал. Он окончательно простил командиру его жестокость и в воронке, и в тот момент, когда убило разведчика. Он понял — командир умеет выбирать главное и проводить это главное в жизнь. Теперь он верил ему всем своим существом — последние остатки недоверия исчезли навсегда.

Днем спали по очереди, а под вечер Дробот слазил на ель, осмотрелся и сориентировал карту. Потом повел разведчиков в глубину леса. Шли след в след, размеренным, неторопким шагом. К полуночи Сашка окончательно потерял всякое подобие ориентировки и иногда беспомощно оглядывался назад — ему казалось, что они петляют. Стежка их следов пропадала за ближними кустами и только усиливала ощущение заброшенности. И опять — теперь уже привычно — Сашка плюнул на все и решил просто верить сержанту.

Прокофьев в эти минуты тоже верил Дроботу. Сержант двигался в едва брезжущей отсветами, безмолвной темноте так спокойно и уверенно, что Прокофьеву иногда казалось, что у этого ловкого, молчаливого человека на ногах выросли какие-то особые щупальца, которые даже под слоем сыпучего, слабо искрящегося снега ощущают извилистую тропку.

В предрассветных сумерках вышли на торную лесную дорогу. Остановились за кустарником и долго вслушивались в торжественную тишину.

— Требуются шесты, — сказал Дробот и, вынув нож, стал подрубать тонкую березку.

Сиренко потоптался и, не выдержав, шумно вздохнул. Вздох получился обиженным и недоумевающим. Прокофьев быстро взглянул на него, на Дробота и презрительно сощурился: этот тяжелый на подъем, неуклюжий парень и в самом деле ничего не понимает. Сам Прокофьев тоже не понимал многого, но в эту минуту он искренно верил сержанту и так же искренне презирал Сиренко. Он тоже вынул нож и стал подрубать вторую березку. Сашка все еще не понимал командира, и Дробот недовольно приказал:

— Давай, давай, ага…

Прокофьев, возмущенно поблескивая глазами, прошипел:

— Как баба, честное слово. Нужно действовать.

Сашка недобро сверкнул взглядом, упрямо набычился и спросил:

— А как действовать — ты знаешь?

Прокофьев на мгновение растерялся. Вера в сержанта помогала ему надеяться, что он опять вывернется. А Сашке одной веры было мало. Он хотел не только верить. Он хотел понимать. И это коренное различие уловил не только Дробот, с интересом прислушивавшийся к их страстному шепоту, но и Прокофьев. Упрямая рассудочность человека, которого он в душе презирал, показалась ему оскорбительной, и он уже громче прошипел:

— Ты не болтай много… — и угрожающе добавил: — Здесь — лес. А командир — один.

— То я знаю, — все так же упрямо бычась, прошептал Сиренко. — То мне понятней, может, чем тебе. А как действовать — ты знаешь?

— У тебя самого голова есть? Тебе — что? Командир вроде граммофона: все растолкуй, все разъясни. Ты делай, что приказано, а там будет видно.

Сашка уже познал определенную справедливость этих слов в боевой обстановке. И до сих пор действовал по этой формуле. Но здесь, в тылу, когда каждый из них может остаться в одиночестве и все-таки обязан будет выполнять задание, — он должен был знать и общую и частную задачи: куда и зачем они идут, и почему идут так, а не иначе, и зачем потребовались шесты, и многое-многое другое. Без этих знаний не могло быть личной заинтересованности в выполнении задачи. Из комсомольца-добровольца, думающего и служащего общему делу не за страх, а за совесть, он невольно превращался в робота, в бессловесное, нерассуждающее существо. На такую роль Сашка не мог согласиться даже из уважения к командиру, даже из верности делу, за которое всегда готов отдать жизнь.

И тем не менее в словах Прокофьева было нечто правильное. Сиренко смутился и, пробормотав: «Умный ты дюже…» — тоже вынул нож.

«Вот так-то лучше», — усмехнулся Прокофьев, наслаждаясь своим превосходством над этим нескладным парнем, и с гордостью посмотрел на сержанта, как бы говоря: «Вот видишь, как я его обрезал? И твой авторитет поддержал и свой не уронил».

Он ждал, что сержант улыбнется в ответ, подморгнет или сделает нечто, показывающее, что он согласен с Прокофьевым и ценит его поддержку. Но в подсвеченных снегами сумерках лицо сержанта было непроницаемо.

— Сиренко прав, — сказал он. — Каждый должен знать, что делать ему лично и всем вместе. Общую задачу знаете — установить расположение, силы и направление передвижения резервов противника. Частная задача проще. Выйти на дорогу и обследовать ее. А шесты?.. Шесты нужны, чтобы перепрыгнуть через канаву. Если просто перейдем — оставим следы. А они нам ни к чему, ага.