Виталий Мелентьев - Разведка уходит в сумерки

Первый поход в тыл врага начинался не совсем так, как хотелось. Однако в этот час никто не подумал, что война всегда делает совсем не то, что хочется людям, и совсем не так, как они считали бы нужным.

Шагая по затаенно поблескивающему снегу, люди с трудом преодолевали и оторопь перед необычным делом, и внутреннее напряжение.

Быстрее всех освоился с обстановкой Прокофьев.

Вначале он испугался — идти в тыл без новой схемки-донесения ему показалось опасным. Он как бы не выполнил приказа своего нового хозяина.

Предав раз, он без труда предавал и дальше.

«А откуда он знает, что я — живой? Может, я — убитый. Или раненый. — Но тут вспомнилось предупреждение Шварца о наблюдении за ним, и Прокофьев решил: — А откуда я мог знать, что мы пойдем? Все ведь произошло внезапно, — и, поняв, что у него есть надежное оправдание, выругался: — Черт с ним! Пускай еще достанет меня здесь, а потом грозит. Обойдется без донесения».

И, почувствовав себя умным и хитрым, Прокофьев решил, что, если даже их и прихватят в немецком тылу, он-то наверняка будет под охраной немецкого офицера. «А не прихватят — вернусь со взводом. Словом, держусь своих, лопоухих». И он совсем осмелел. Даже походка у него стала уверенней, легче.

Лейтенант Андрианов не мог знать мыслей Прокофьева. Он замечал только внешние изменения его облика, и они как бы подтверждали то, что он видел во время последнего поиска: смелость Прокофьева, его умение прийти на помощь в трудную минуту.

Еще готовясь к заданию, доказывая, что переходить фронт на участке, где только что прошел успешный поиск, — неразумно, Андрианов и Мокряков все-таки сумели доказать, что, поскольку взвод еще не имеет опыта подобных действий, следует создать две группы, каждая из которых, в случае нужды, могла бы действовать самостоятельно. Командиром второй, меньшей группы был назначен Дробот. Он попросил, чтобы ему дали двух разведчиков и радиста Сиренко. Все остальные бойцы его отделения переходили в группу лейтенанта Андрианова.

И вот сейчас, на подходе к передовой, отмечая, что людей у Дробота маловато, лейтенант подумал, что на усиление вспомогательной группы следует отдать Прокофьева. Что бы ни говорили о его трусости разведчики, объективно Прокофьев был опытным разведчиком, умеющим выпутываться из самых сложных переплетов.

Уже в ходах сообщения взвод попал под неожиданный минометный налет противника, и одного из тех, кто должен был идти с Дроботом, ранило. И это окончательно укрепило решение Андрианова. Он подозвал сержанта и успокоил:

— Не падай духом — отдаю тебе Прокофьева.

Дробот недовольно покривился, но промолчал. Когда об этом узнал Прокофьев, он так испугался, что Андрианов удивился.

— Товарищ лейтенант, не получится у меня с этим сержантом, — заныл он. — Я лучше со всеми… — И уже в последнюю минуту сподхалимничал: — Мне бы с вами, товарищ лейтенант.

Что-то очень подленькое мелькало в трусливом, бегающем взгляде Прокофьева. И хотя это подленькое, как и явный подхалимаж, не вязалось с вызывающим обликом разведчика, оно насторожило Андрианова, но менять решения он не стал. Он только нахмурился, отмечая в памяти эти качества бойца, и повторил приказ. Прокофьев обреченно вздохнул и поплелся к Дроботу.

Первым по проходу в минном поле пополз сержант Петровский с двумя разведчиками. Потом двинулась основная группа под началом лейтенанта, а когда она скрылась из виду, выдвинулись и разведчики Дробота.

Сержант полз быстро и ловко. Пробиваясь по уже проторенным тропам сквозь первые, еще не слежавшиеся сугробчики, он отрывался от своих метров на десять, залегал, прислушиваясь и присматриваясь к окружающему, и поджидал подчиненных. На середине «ничейки» он резко забрал вправо, обогнул зачем-то воронку от авиабомбы и спрыгнул в нее.

Разведчики тоже свалились в воронку и, вычищая снег из-под отворотов маскировочных костюмов, прислушались. Было по-фронтовому тихо, где-то постукивали автоматы и пулеметы, иногда бухала винтовка или гулко прокатывался орудийный выстрел. Но эти привычные звуки не задевали сознания — слух отмечал шорох поземки, звон льдинок на сугробных завивах у края воронки, собственное запаленное дыхание. Оно казалось особенно громким, и потому хотелось сдержать его. От этого приходила тревога. Она усиливалась оттого, что сержант явно хитрил, откалывался от взвода, и Прокофьев почти с ужасом думал, что Дробот заведет его в беду.