Виталий Мелентьев - Разведка уходит в сумерки

Шварц пожал плечами и повернулся. Одна из собак — более крупная и, по-видимому, более молодая, скосив набок черно-рыжую морду, тянулась вверх, к невидимому сквозь потолок месяцу, и странно разевала пасть. Свет лучился на ее молодых белых клыках — они были мощны и страшны, но звук, прорывавшийся между этими могучими, костедробильными клыками, был пронзительно тонким и беспомощным, как у изошедшего криком и страхом ребенка.

Вторая собака, поприземистей, по-прежнему сидела на задних лапах и с деловитой собачьей укоризной косилась то на свою подвывающую соседку, то на прижавшегося к простенку бледного и разом отрезвевшего хозяина. Гельмут строго прикрикнул на собак: первая, испуганно и в то же время как бы извиняясь, потупила большие навыкате глаза, попыталась встать и подойти к Гельмуту, словно признавая его силу, его власть и соглашаясь перейти к новому хозяину. Но вторая сразу вскочила на ноги и, приглушенно рявкнув на первую, тоже подалась к Гельмуту. Он довольно усмехнулся и повернулся лицом к столу.

Почти сейчас же опять пронесся уже удаляющийся, призывный и теперь будто обиженный волчий вой. Вейсман медленно подошел к своему месту. Он уже понял все и потому, что образовавшаяся в нем пустота начала заполняться пережитым, успокаивался.

— Я должен сказать тебе, Отто, — неожиданно тоскливо произнес Гельмут, — что, когда воют волки, русские говорят — к морозу. А вот когда воют собаки — русские считают, что это к смерти.

Нет, Вейсман не испугался. Смешно, чтобы он испугался русской приметы. Просто ему стало не по себе.

— Молодая еще, — пробормотал он.

— Давай выпьем, чтобы эти приметы нас не касались, — поднял стакан Гельмут. — Хотя, честно говоря, нам никогда не следует забывать, что мы на фронте. А если верить приметам нашего высокого начальства — русские на этом участке что-то замышляют.

Это уже переходило границы. Начиналась опять знаменитая мистика или мистификация — это можно назвать как угодно — Гельмута Шварца. Он не мог знать, что в вышестоящем штабе расценили последние события в полку Шварца не просто как обычный поиск, а как разведку боем. Для этого у высшего штаба были все основания: поиск обеспечивался необычным количеством артиллерии. Судя по донесениям командиров батальонов, русские действовали не взводом, как предполагалось вначале, а по крайней мере усиленной ротой. Взвод не решился бы углубиться в расположение противника, а потом уйти да еще прихватить с собой убитых и раненых. Донесения офицеров, даже с поправкой на обязательное на войне вранье, говорили, что разведчики потеряли несколько десятков солдат. Однако трупов обнаружено не было. Это тоже показывало, что действовало крупное подразделение, какое русские обычно пускают для разведки боем перед серьезной операцией.

А о том, что такая операция может быть, свидетельствовали перепроверенные данные оперативной разведки. Она утверждала, что как раз в этом районе русские подтягивают резервы и проводят перегруппировку.

Вот почему высший штаб задержал ряд предназначавшихся для передвижки к югу частей и, кроме того, вынужден был приблизить к угрожаемому участку не такие уж богатые резервы. Но Гельмут Шварц не мог знать об этих действиях высшего командования. Они проводились в строжайшей тайне.

А он знал. Откуда?

Это было необъяснимо.

Могло быть два варианта — случайные сведения, которые Гельмут, надо ему отдать должное, умеет собирать и правильно оценивать, и специальное сообщение. Он — любимец генерала Штаубера. А самого Штаубера до сих пор держат в академии и не выпускают на фронт. К нему благоволит не только начальник разведки Канарис, но и кто-то более высокий. Но… маловероятно, чтобы генерал Штаубер или кто-либо из его учеников мог специально информировать об этом армейского разведчика. Еще менее вероятно, что этот разведчик мог собрать сколько-нибудь серьезные данные о передвижении резервов, чтобы узнать об опасениях командования. Люди еще достаточно дисциплинированны, чтобы не болтать лишнего.

И все-таки Гельмут Шварц знал.

Вейсман слишком долго не брал стакан, и Гельмут понял, что нанесенный им удар попал в цель. А когда Отто все-таки взял стакан, Шварц все так же тоскливо протянул:

— Но даже перед этим тостом я должен тебе сознаться, что меня иногда удручает шаблонность мышления некоторых наших старших командиров. Выпьем!

Они выпили, и, когда Отто опять потянулся к сардинам, Гельмут подвинул ему тарелки с капустой и холодцом. И Вейсман, сам не зная почему, взял и капусту и холодец, убеждаясь, что это и в самом деле прекрасная закуска. Гельмут грустно усмехнулся: