Константин Семенов - Грозненский роман

– С чем? – удивился Борис.

– С тем, что остался жив! Впрочем, я в тебе и не сомневался. Ты же у нас «невезучий».

– Да ладно тебе вспоминать, – обиделся Борис. – Ты мне лучше скажи…

– Скажу, – перебил голос, – теперь все скажу! Ты про Иру и Славика хочешь узнать? Живы ли?

– Вот еще! – возмутился Борис. – Я и сам знаю, что живы, и завтра мы увидимся.

– Надо же! Похвальные перемены. А что же ты хочешь узнать?

– Ты скажи мне вот что, – заторопился Борис, словно боясь, что потом не осмелится. – Скажи, что будет дальше? С городом, с войной, со страной? Вообще…

– Ого! – сказал голос. – А зачем тебе? Не лучше ли о себе подумать? Ну ладно, обещал ведь. Слушай.

Голос замолчал. В голове у спящего Бориса тихо зазвучала музыка, темнота понемногу рассеялась, и перед глазами, как в калейдоскопе, поплыли картинки родного города.

Узнать его было трудно.

Разбитая гостиница «Чайка» без крыши и без бегущей строки. Обгоревший остов института, разбитый «Аракеловский». Руины на месте родных, известных с самого детства кварталов возле музучилища. Изуродованный «Грозгипронефтехим», обрушенный мост. Улицы без асфальта, деревья, похожие на столбы, наспех засыпанные могилы, трупы, смрад.

И тянущийся в отчаянии к небу зеленый побег.

– Город?.. – тихо сказал голос. – Город теперь такой. Того, который ты знал, больше не будет никогда. Будет новый, совсем другой. Чужой. Да и это еще будет не скоро. А пока будет война. Долго, очень долго, Боря. Будут еще тысячи и тысячи жертв, кровь, слезы. Постепенно все привыкнут к этому и перестанут удивляться. Привыкнут к тому, что в далекой республике гибнут люди. Свои и чужие. Всякие. Человек ко всему привыкает. Тем более страна.

– Что ж, это не кончится никогда? – спросил Борис.

– Смотря что. Война? Война кончится. Почти.…Но и мир не настанет. И к этому тоже все привыкнут.

– Почему?

– А войну легко начать, Боря. Очень легко. Закончить трудно. Так и будет – и не война, и не мир.

– А народы?

– Народы? Тоже ничего хорошего. За долгие годы будет столько понаворочано, столько крови прольется, что забыть это окажется очень не просто. Взаимная ненависть достигнет такого накала, что будет казаться: все – это уже навсегда.

– А это навсегда? – спросил Борис.

Голос молчал.

– Навсегда? – повторил Борис. – Что молчишь? Нав.…

Картинка сменилась. Перед закрытыми глазами вновь возник еще целый, не знающий, что жить ему осталось совсем недолго, город.

В машину со свистом врывался прохладный воздух, и Борис потянулся поднять стекло.

– Не надо, – сказала Ирина, – пусть дует. Хорошо!

Темно-зеленый «Москвич» притормозил перед запоздавшим автобусом и вновь зашуршал шинами. Справа осталась громада Президентского дворца, рядом – несколько палаток, где днем записывались в ополчение. Чуть дальше темнел Совет Министров и площадь с угомонившимся на ночь «бессрочным» митингом. Слева потянулось пятое Жилстроительство. Народу на улицах почти не было.

– Ага, – хмыкнул Аланбек, – еще бы не хорошо! Женщине столько коньяка нельзя!

– Наглый лжец! – засмеялась Ирина, посмотрела налево и задумчиво объявила: – А я всю жизнь мечтала на площади станцевать.

«Москвич» резко взвизгнул шинами и повернул налево.

– Алан! – испугалась Ирина. – Ты чего?

Аланбек только усмехнулся. «Москвич» пересек давно не обновляемую сплошную полосу, влетел на площадь и резко затормозил у бывшего памятника Ленину. Алан включил музыку погромче, вылез из машины, открыл заднюю дверь и церемонно протянул руку.

– Мадам, разрешите вас пригласить! Надеюсь, ваш джентльмен не против? А, Боря?

– Бред!

Ирина остановилась, Аланбек удивленно поднял брови.

– В чем дело?

– Бред! – повторил Борис. – С ума сошли?

– Не бойся ты, все будет хорошо.

– Потому что ты здесь, да? А если б не было? Бред! Пир во время чумы!

– Да… – вздохнул Аланбек. – Тяжелый случай. Ира, ты танцевать будешь?

– Ну, правда, Боря, – улыбнулась Ирина. – Все равно нам не изменить ничего, что ж теперь.…Один разок, ладно?

Борис демонстративно пожал плечами, немного посидел в одиночестве, заскучал и тоже вышел из машины.

Над вечерней площадью, как много-много лет назад, плыла музыка, и удивленно останавливались запоздавшие прохожие. Улыбался Аланбек, блестели глаза у Ирины, и, ничего уже не понимая, таращился на них с постамента ботинок снесенного Владимира Ильича.

Сбоку наметилось движение, Борис тут же почувствовал и, не поворачиваясь, скосил глаза: от проспекта хозяйским шагом приближались два милиционера с автоматами.