Василий Алексеев - Россия солдатская

— Знаешь новости? — спросил Козлов.

— Какие?

Григорий чувствовал, что Козлову неприятно, что он его сторонится.

— Знаешь, зачем затеяли построение полка? — глаза Козлова стали по-настоящему грустными.

— После построения будет кино? — ответил Григорий.

— Кино-то будет, а перед этим другое кино устроят, — Козлов криво усмехнулся.

— Какое?

— Дезертира будут перед строем расстреливать.

Григорий остановился. Он знал, что дезертиров расстреливают, но расстрел в сочетании с кино!

— Жмут на нашего брата!

Григорий чувствовал, что Козлов говорит, не провоцируя, а искренно.

— Так жмут! — Козлов потемнел. — Народа совсем не жалеют, только бы свою власть спасти. Я этого никому, кроме тебя, не скажу: теперь… — Козлов быстро оглянулся по сторонам, — теперь надо быть поосторожнее, но я воевать больше не хочу. Либо к немцам перейду, либо самострел сделаю. Тебе я верю, но смотри: больше никому.

Григорий ничего не ответил. Внутри поднималось отвратительное чувство при мысли, что на его глазах сейчас будут расстреливать человека.

— Речи перед расстрелом говорить будут, — продолжал Козлов, — от нас этот учитель выступит, а потом его в офицерскую школу пошлют.

— Тоже спасется от фронта, лето, гляди, проучится! — не выдержал Григорий.

— Все, кто как умеют, ловчатся, — вздохнул Козлов, — а твой приятель Семен Яковлевич сегодня уже ушел в штаб дивизии, устроился наборщиком в фронтовую газету. Люди спасаются, а мы с тобой умирать должны.

Около опушки, на большом неровном поле было выстроено громадное каре. Кое-как надетые шинели, никакой выправки, бледно-серые лица. Люди сливались с вялой, вытоптанной травой, трава с людьми. В середину каре вышли какие-то офицеры, среди них хорошо запомнившийся Григорию комиссар дивизии. Первым говорил комиссар. Григорию казалось, что он ясно видит сухой блеск глаз и волчий оскал большого обветренного рта.

— В тот момент, когда родина испытывает величайшее напряжение, отражая удары фашистских банд, — голос у комиссара был резкий, громкий и уверенный.

Такие вот и удерживают красную армию от полного развала, — думал Григорий, — только на родину ему наплевать. Он просто хищный и хорошо выдресированный зверь, которого увлекает техника властвования над невооруженной толпой солдат. Интересно, говорил ли бы он так уверенно, если бы у всех этих измученных людей были винтовки и патроны?

Комиссар повернулся спиной к Григорию и стало почти невозможно следить за речью. Ясно слышен был только звук голоса, такой же уверенный и резкий, как вначале. Комиссар кончил речь и повернул голову налево. Строй заколебался, шеи вытянулись, тела напряглись. Вдоль противоположной шеренги двигалась группа: впереди тщедушный солдат в шинели, накинутой на плечи, за ним два автоматчика и офицер. Группа остановилась недалеко от того места, где стояли комиссар и офицеры. Григорий только теперь заметил, что как раз там была видна куча свежей земли — могила. Солдата в накинутой шинели поставили лицом к могиле. Конвоировавший его офицер и автоматчики остались на шаг позади. Приговоренный стоял понурый, сгорбленный, с опущенными плечами. Наверное человек не молодой и затравленный, — подумал Григорий. — Виноват не больше многих других, но на него пал жребий быть примером для всего полка.

Из рядов напротив вышел какой-то военный и, обернувшись лицом к строю, из которого вышел, начал говорить. Разобрать, что говорил оратор, было совершенно невозможно. Ветер уносил в сторону все слова и были слышны только отдельные возгласы, слабые и неуверенные. Проговорив минуты три, оратор вернулся в строй, а на его место вышел другой солдат. Напряжение, вызванное появлением приговоренного, проходило. Ораторы сменялись один за другим. Приговоренный стоял по-прежнему неподвижно. Автоматчики сзади него переминались с ноги на ногу. Вся сцена начинала казаться неестественно обыденной и пошлой, — рядовой, нудный советский митинг. Григорий почти перестал следить за тем, что происходит, но в этот момент из рядов около него вышел солдат, обернулся к строю и заговорил. Это был учитель-естественник, которого, по словам Козлова, должны были направить в офицерскую школу. Речь была бессвязной, патриотически-коммунистической, Григорий смотрел на бледное, невыразительное лицо оратора, на тусклые остановившиеся глаза и думал: это не человек, а футляр от человека. Учитель кончил и поспешно, боясь лишнее мгновение остаться на глазах у своих товарищей, нырнул в строй. Новых ораторов не было. Полуторачасовой митинг кончился. Комиссар вышел вперед и махнул рукой. Офицер, стоявший за приговоренным, поднял наган и до Григория долетел глухой звук выстрела. От автоматов и нагана взвился легкий дымок. Серая шинель, наброшенная на плечи казненного опустилась и тело мешком упало в яму.