Валерий Горбань - Память Крови

Дед убрал все лишнее со стола, чтоб не смахнуть в азарте, запарил через ситечко ароматный чаек, поудобнее устроился в кресле и глянул на часы: пятнадцать тридцать. Дареный телевизор мягко поблескивал ухоженным экраном из ниши в шкафу, забитом толстыми папками. Пора включать. Сердце дрогнуло от предвкушения. Но только он протянул руку к дистанционке, как зазвонил прямой телефон из дежурной части.

— Ну что там у вас стряслось? — сердито спросил Николай Александрович.

— Скоков подошел пораньше, хочет доложить Вам лично.

— Ну давай.

— Товарищ полковник, я готов, пароль взял, с семнадцати буду на разводе в городском управлении.

— Эт-то хорошо-о-о, — язвительно протянул Дед.

— Это-то хорошо, только вот другое плохо…

— Что, гулянка сорвалась? — не выдержал затянувшейся паузы Николай Александрович.

— Нет, что наши продули чехам ноль один, в третьем периоде…

— Гад!!! Убийца!!!

Ужасающий рев, полный ярости и скорби, пронесся по коридору управления, подбросил расслабившегося было в отсутствие начальства постового, и бессильно уткнулся в подвальные бронированные двери архива.

Добрый, участливый голос в трубке отозвался:

— Николай Александрович, Вам помощь не нужна? Ну если нет, то встретимся в понедельник.

Ах, Кангауз, Кангауз!

Правда это, или нет, но поговаривают, что в переводе то ли с удэгейского, то ли с китайского вполне справедливо звучит твое имя, как Солнечная Долина.

Ах, Кангауз! Рубленные избушки и палаточный городок биологической станции Дальневосточного госуниверситета. Больше сотни студентов и студенток, собирающих гербарии, гоняющихся с сачками за редкими махаонами и Аполлонами.

О, Кангауз! Радостные концерты птиц, благоухающие поляны фантастически крупной земляники, шкодные руки парней, ловко забрасывающие сочные бордовые ягоды туда, где дамы всего мира и всех времен прячут любовные записочки от не-скромных глаз. Песни под гитару у костра, гостеприимные душистые стога июльского сена, освещаемые мириадами светлячков…

Кипучее, юное веселье, шутки и розыгрыши на каждом шагу.

Даже угрюмый и начисто лишенный юмора водитель Вася умел находить в Кан-гаузе жертву, которую отправлял за «компрессией» для старенького ЗИЛка, из года в год повторяя древнюю шоферскую шутку. А что говорить об остальных!

И передаются из уст в уста, и рождаются на глазах новые истории и легенды. И неважно, сколько в них правды, а сколько — веселой студенческой фантазии. Ибо лю-бимы их герои, любим наш славный биофак, и славно рассказывается у костра теплой июльской ночью хмельным от молодости и любви друзьям…

В центре дальневосточной тайги, за тысячи километров от антарктических льдов, забившись от полуденной жары под навес летней столовой, два второкурсника старательно снимали шкурки с пингвинов.

Пингвины были жирные, пингвины были здоровенные.

Они воняли рыбой и норовили выскользнуть из рук.

Осатаневшие мухи атаковали пингвиньи тушки. Вконец обнаглевшие оводы и слепни — второкурсников.

Но прочные души отчаянных полевиков были преисполнены чувством долга, осознанием своей избранности и раскрывающихся светлых перспектив.

Именно им поручил отпрепарировать шкурки для будущих экспонатов университетского зоологического музея добрейший, застенчивый, безумно увлеченный орнитологией Юрий Николаевич Казаров. Именно их имена будут красоваться на табличках под чучелами: «изготовил такой-то». И именно у них есть все шансы досрочно получить зачет по орнитологической практике у въедливого и принципиального, несмотря на всю его душевность, Казарова.

— О! А откуда пингвины? — лопоухий загорелый первокурсник резко затормозил босыми пятками на пыльной площадке.

— Ты при Казарове такое не спроси, будешь до пятого курса зачет сдавать!

— А что я такого спросил? Будто здесь пингвины водятся!

— Слышь, Славка, он что: прикидывается, или в самом деле не знает? — небрежно спросил один второкурсник другого.

— Да, может, они еще не в курсе, всего неделю тут, — лениво отозвался Славка.

— Да о чем вы?

— Вас что не предупреждали про усадьбу дикого барина?

— Какого барина?

— Да здесь до революции один дворянин жил, то ли ученый, то ли моряк. Смольный ручей знаешь?

— Ну!

— Лапти гну! У него усадьба в верховьях Смольного была. А он из какого-то путе-шествия привез пингвинов и все состояние врюхал, чтобы их содержать. Даже добил-ся, чтобы размножались. Вот местные его диким барином и прозвали.