Павел Ермаков - Все. что могли

Не помнила, как доползли до своих окопов, как свалилась на руки комбата. В последний момент пулеметная очередь прошила одного из бойцов. С непогасшей улыбкой на губах, с последней мыслью, что все уже позади, он упал на дно окопа, так и не поняв, что с ним произошло.

У Гудошникова, как и у капитана Силаева в том памятном для нее бою, оказалась большая рваная рана под лопаткой.

— В санбат его, поскорее, — сказала Надя.

— Доставим, будьте спокойны, — комбат схватил трубку у телефониста, что-то кричал, надрывая голос.

Над степью грохотал бой. Казалось, Надя не слышала его, проводила взглядом покачивающиеся носилки с Гудошниковым и обессиленно опустилась на дно траншеи.

Разминувшись с санитарами, к ней бежал военврач Зарецкий.

— Что… что с вами? — кричал он издали.

Командиров батальонов вызвали в штаб полка.

— Не знаешь, по какому случаю в колокола трезвонят? — по телефону спросил Ильина комбат-два старший лейтенант Сапронов.

— Не я звонил, откуда мне знать. Спроси у звонаря.

— Тебе все шуточки. Живешь рядом со штабом, успеешь. Конь у тебя — огонь. А мне каково? Пока допрыгаю, обязательно опоздаю. Командир начнет занозы загонять.

Ну, не может Сапронов без того, чтобы слезу не пустить, не посетовать, что в чем-то обижен. Из молодых — ранний, но завистливый. Знает, Ильин не жалует его именно за это нехорошее качество, но опять не удержался, поплакался. Конь у Ильина, действительно, резвый. Чистокровный дончак. Вася Горошкин привел, у немцев взял. Дескать, те разграбили племенной завод, потому сам Бог велел отобрать у них нашего коня.

Выходит, Сапронов косится, почему Горошкин и ему коня не добыл? Очевидно, не смог, если бы смог, табун пригнал бы. Объяснять это старшему лейтенанту не стал. Вопрос личный, деликатный, их с Горошкиным двоих касается. Кроме Горошкина никто не знает, на каком коне ездил Ильин на границе. Великолепен дончак, а с его Гнедком не сравнится.

Впрочем, конь тут не причем. Просто Сапронов считает себя вечно чем-нибудь обиженным. Такая у него натура, от обид — и зависть. Когда из него эта дурь выйдет?

Обижаться-то надо бы Ильину. Полковник Стогов забрал из батальона Васю Горошкина, поставил его командовать полковым взводом разведки. Конечно, парень на повышение пошел, но в батальоне-то его нет. Равноценную замену не вдруг найдешь. Ильин рад за своего боевого соратника, Горошкин батальон не забывает, при удобном случае заглядывает. Недавно прибежал взволнованный. А причина? На петлицах появились малиновые кубики младшего лейтенанта.

У Сапронова такого толкового разведчика, как Горошкин, никто не забирал. Зависть штука вредная, считал Ильин, она портит человека, делает его неуживчивым, недружелюбным. По Сапронову это видно. Нарезают участки для службы, ему кажется, что его батальону достался самый большой. Боеприпасы получает, чудится, ему дали меньше, чем другим. Не чудак ли?

Батальон Сапронова непосредственно переправу охраняет, а Ильин подступы к ней. Заставы батальона Ильина перекрывают дороги в ближнем тылу войск, подходы к селам. Подразделения раскиданы по степи, за день не объедешь. У Сапронова все они под рукой.

Посты у шлагбаумов на дорогах, тыловые патрули и дозоры, заслоны нередко задерживали немецких агентов и диверсантов. Как правило, все они бывали одеты в нашу военную форму. Пытались пробраться к действующим частям, к переправе, к пристани, что-то разнюхать, взорвать, посеять у нас панику.

Ильин всегда допрашивал задержанных, прежде чем отправить их в штаб полка. Удивлялся, насколько широко и глубоко закидывают немцы свою разведывательную сеть. И не мог объяснить себе одного: большинство агентов — наши бойцы, сержанты, нередко и средние командиры, попавшие в плен. Сознание его противилось не тому, что человек оказался в плену. Мало ли причин для этого? Пока немец был сильнее нас, нажимал, окружал, куда уж хуже-то, если до Волги нас оттеснил. Понятно, в этих условиях и пленных больше захватывал, чем мы. Но не в том корень зла, считал Ильин, что боец в плену оказался, а в том, что пошел в услужение врагу. Одни честь свою и человеческое достоинство променяли на посулы: выполнишь задание — заживешь припеваючи. Такие ничего, кроме чувства гадливости, не вызывали в его душе. Другие испугались концлагеря, голода, побоев. Этих, полагал он, наверное, можно вернуть в нормальное состояние, помочь избавиться от страха, научить воевать. Иные шли в немецкую разведшколу, надеясь только таким путем попасть к своим, повиниться, заслужить право снова быть на фронте, драться с врагом и быть прощенными за свою минутную слабость, когда подняли руки перед противником. Если таких тянули к ответу без всякого разбирательства, ставили в вину единственное — сдачу в плен и отдавали под трибунал, Ильин противился. Он знавал немало людей по партизанским делам, которые, вырвавшись из плена, воевали еще злее, Ильин верил им и ни разу не обманулся.